Революция. От битвы на реке Бойн до Ватерлоо

Постоянно испытывавший боль и утомленный докучливостью просителей и коллег, Питт держался отчужденно. Он был холоден и сдержан и мог расслабиться лишь в компании немногих близких ему людей. Его можно было направить или переубедить, однако никто не смел ему указывать или диктовать. Отчасти поэтому он имел репутацию неподкупного чиновника, хотя в действительности отличался честолюбием и стремлением к выгоде. У Питта был особый талант быстро менять свои убеждения, если того требовали обстоятельства. При этом он как-то упомянул чувство чести, «которое превращает честолюбие в благодетель». Думается, едва ли найдется общественный деятель, в котором не сталкивались бы противоречия. Впрочем, можно с уверенностью сказать, что в начале политической карьеры Питт преследовал две главные цели: он стремился обеспечить господство Англии на море и над своими соседями.

Питт был одним из тех, кто беспрестанно обрушивал на Уолпола аргументы в пользу необходимости войны. Он призвал на помощь своего политического союзника Фредерика, принца Уэльского, в качестве покровителя морской мощи Англии и защитника национальной торговли. Свободу морям! Свобода и собственность! Процветание Сити! Таковы были лозунги Питта и его молодых сторонников. Адам Смит назвал конфликт с Испанией «колониальной войной», призванной обеспечить безопасность в открытом море, а также защитить заморские владения Великобритании. Хорас Уолпол осуждал воинственное давление, которое оказывалось на «недовольных и раздосадованных» членов парламента, а также на тех, кто принадлежал двору принца Уэльского и желал превратить его в принца-воина по образцу средневекового монарха. «Боже мой, – говорила королева Каролина, – меня всегда подташнивало от известности; однако от известности Фредерика меня вот-вот вырвет».

И все же общественное мнение подпитывалось агрессивно настроенными партиями, упорно подталкивающими Уолпола к войне, которой тот всячески пытался избежать. В довершение всего многие бывшие сторонники Уолпола теперь обвиняли первого министра в попустительстве, считая, что он допустил разжигание конфликта. Когда в конце концов в октябре 1739 года он объявил войну, общество взорвалось возгласами ликования. «Сейчас они звонят в колокола от радости, – заметил он в одном из своих неуклюжих высказываний, – но скоро в те же колокола они будут бить тревогу».

Казалось, все начиналось хорошо. В ноябре 1739 года адмирал Эдвард Вернон одержал первую победу, захватив испанскую базу Портобело в Южной Америке. Это событие встретили с большим восторгом, а на следующий год, когда Вернон готовился к следующему наступлению, патриотическую песнь «Правь, Британия» (Rule Brittania) впервые исполнили в загородной резиденции принца Уэльского в Кливдене. В больших и малых городах Англии проводились фестивали в честь «бессмертного Вернона», а его имя встало в один ряд с Фрэнсисом Дрейком и Уолтером Рэли. Оглушительный успех на море послужил причиной гневных упреков в адрес Уолпола и тех министров, которые предпочитали менее агрессивную политику.

Однако война никогда не идет по заранее написанному сценарию, и Уолпол знал об этом не понаслышке. Портобело удерживали не более трех недель, а уже летом следующего года адмиралы Николас Хэддок и Джон Норрис не смогли помешать испанскому и французскому флоту войти в воды Карибского моря. Еще одна прописная истина войны заключается в том, что один конфликт может с легкостью перейти в другой, при этом участники не всегда будут полностью это осознавать. Таким образом, словно по волшебству, как в сказочном балете, декорации сменились, и война против Испании неожиданно превратилась в Войну за австрийское наследство.

Вот как это произошло. Император Священной Римской империи Карл VI не имел наследника, поэтому было решено, что он с согласия других европейских держав передаст по наследству все владения Габсбургов (включая Австрию, Венгрию, Богемию, Нидерланды и часть Италии) своей старшей дочери Марии-Терезии. Однако едва император отошел в мир иной, как различные заинтересованные круги стали претендовать на его наследство. У воров, даже если они – монархи, отсутствуют представления о чести и достоинстве; они слетелись словно стервятники, почуяв запах крови. Фридрих II Прусский вторгся в габсбургскую провинцию Силезия, поскольку, по его собственным словам, честолюбие, интерес, желание, чтобы люди говорили о нем, взяли верх, и он решил начать войну. По крайней мере, он был откровенен. Испания и Франция выступали в роли двух других агрессоров, а поскольку страны давно и непримиримо враждовали с Англией, она и сама в 1740 году оказалась волей-неволей втянута в европейский конфликт. В Европе было слишком много монархов и слишком мало тронов, чтобы их хватило на всех. Новые танцоры вышли на сцену под оглушительные раскаты грома и вспышки молний.