Революция отвергает своих детей

— Поздравляю, Вольфганг, ты поедешь в Германию с первой группой, — сказал мне Антон Аккерман в середине апреля 1945 года после одного из редакционных совещаний.

Уже с начала месяца многие редакторы делали свое обычное дело без особого воодушевления. Все разговоры вертелись вокруг возвращения в Германию. В нашей редакционной работе приходилось все время импровизировать, потому что почти ежедневно отсутствовал то один, то другой редактор. «Товарищ — на совещании» — говорил тогда Аккерман. Дело шло о последних приготовлениях к отъезду в Германию! Обсуждались технические детали возвращения. Вероятно, некоторые уже знали подробности, но им, очевидно, были даны инструкции ничего не рассказывать. И возвращение в Германию было окружено той атмосферой тайны, которая мне была уже столь знакома в Советском Союзе.

Лишь во второй половине апреля нам было сообщено, что два самолета с первыми двадцатью немецкими эмигрантами в ближайшие сроки отлетят в советскую зону оккупации. Одна группа, под руководством Ульбрихта, должна была действовать в районе группы войск маршала Жукова, которая двигалась на Берлин; вторая группа, под руководством Антона Аккермана, направлялась в район действий армии маршала Конева, двигавшейся от Чехословакии к Дрездену.

Намечавшийся состав обеих групп точно не был еще известен.

Через несколько дней Антон Аккерман сообщил мне, что меня назначили в «группу Ульбрихта».

— Вас будет десять товарищей. В конце апреля вы полетите в направлении Берлина. Мы двинемся, вероятно, днем позже в район действий армии Конева. В ближайшие дни тебе скажут, куда ты должен пойти, чтобы оформить свой отъезд.

Я был, конечно, очень рад принадлежать к группе товарищей, летящих первым же самолетом; с другой стороны, мне было немного грустно, что я не полечу с Антоном Аккерманом, которого я высоко ценил. Ульбрихта я знал мало, кроме того он был мне не слишком симпатичен.

Началось беспокойное время. Как и обычно мне приходилось каждый второй день в течение суток наговаривать радиопередачи. Остальное время было заполнено проведением всех формальностей, а также совещаниями. Уже два дня спустя мы, т. е. «группа Ульбрихта», как нас теперь называли, должны были явиться к Ульбрихту.

Ульбрихт был бесстрастен, по меньшей мере так мне показалось. О возвращении в Германию после стольких лет он говорил так, как будто это было наипростейшее дело.

— Каждый из вас должен урегулировать в ближайшие дни две вещи: отдать свои советские документы соответствующему начальнику кадров и приобрести необходимые костюмы и иную одежду для Германии.

Я в то время был еще достаточно наивен и думал, что нам придется покупать новые костюмы в советских магазинах. Несколько неуверенно я обратился к одному из товарищей:

— Как же быть с одеждой? Где мы ее достанем? Мой товарищ не мог не улыбнуться:

— Не беспокойся. Это ты все получишь в институте №205.

Мое незнание «аппарата» заметил другой товарищ.

— Я должен завтра пойти за своими вещами. Если хочешь, приходи ко мне, я работаю в институте №205. Мы можем пойти вместе в хозотдел.

— А где я тебя найду в институте?

— Меня зовут Густав Гунделах[11]. Ты найдешь меня в редакции немецкой народной радиостанции.

На следующий день я поехал в институт №205. Через полчаса я вместе с Гунделахом, пораженный, стоял в хозотделе. Хозотдел напоминал универмаг. Различные материи, обувь, костюмы, платья, пальто, белье, чулки — все, чего не было в военное время в магазинах, лежало здесь в большом количестве и все было весьма хорошего качества. Меня одели с ног до головы. Потом мне пришлось подписать бесчисленное количество бумажек — за каждую полученную вещь отдельно и весь список целиком с несколькими копиями.

Первая часть подготовки к отъезду была, таким образом, закончена. Теперь наступает вторая и, как мне, по крайней мере, казалось, торжественная часть: сдача документов. С бьющимся сердцем я отправился на другой день в комнату русского начальника кадров Воробьева. Я ожидал, что снова начнется знаменитая игра в вопросы и ответы и что предстоят серьезные политические разговоры. Но все было совсем иначе. Не было ни политических докладов, ни игры в вопросы и ответы; не было даже особенно торжественно.

— Ну, товарищ Леонгард, вы принесли все ваши советские документы?

— Конечно. Они все со мной.

При этом я уже вытащил все мои бумаги из кармана и положил их на стол: комсомольский билет, советское удостоверение личности, мой старый студенческий билет, заветную книжку из института, членские билеты МОПРа и ОСОАВИАХИМа.

— Это все? — спросил начальник кадров равнодушно. И он тут же вернул мне членские билеты организаций, которые всегда считались чрезвычайно важными, с таким жестом, будто они не стоили и бумаги, на которой были напечатаны. Только студенческие документы и комсомольский билет лежали еще перед ним. Он открыл ящик и положил их туда.

— Ну, теперь все в порядке. Желаю вам успехов в вашей дальнейшей деятельности.

27 апреля нас созвали на короткое совещание к Ульбрихту. В первый раз я увидел Ульбрихта смеющимся и: приветливым.