Революция отвергает своих детей

За чаем зашел разговор о последних налетах на Москву Вилли Финк, читавший также «Фёлькишер Беобахтер», передал нам, что нацистская печать, сообщая о полетах, дала описание грандиозных пожаров в Москве. Мы рассмеялись — при таких незначительных налетах «грандиозных» пожаров не могло быть. Эти сообщения особенно понравились Гансу:

— Об этом я должен обязательно рассказать ребятам на заводе, пусть посмеются над такими глупостями.

Разговор перешел на другие темы, но Вилли Финк чем‑то был заметно обеспокоен. При прощании он нас попросил:

— Пожалуйста, никому не рассказывайте о том, что нацистская печать пишет о пожарах в Москве.

Нам его просьба была понятной. Мы знали, что сотрудникам Коминтерна запрещалось передавать посторонним что‑либо из прочитанного ими в иностранных газетах. И все же просьба Финка меня неприятно поразила. Получилось, что нельзя было говорить о самых безобидных вещах, которые к тому же могли принести только пользу для поддержки просоветских настроений.

Вечером я узнал об аресте нашего соседа по комнате в общежитии, студента — немца с Поволжья. Вскоре после этого я встретил двух девушек из Берлина, Герду и Кэту, дочерей коммунистического писателя Альберта Готоппа. Обе плакали. Оказывается их отец, автор книги «Рыболовный катер ХФ 13», эмигрировавший в Советский Союз и переживший все чистки, был арестован органами НКВД …

Две недели спустя мы пошли с двумя студентками в кинотеатр «Ударник». В фойе мы увидели выставку снимков из английских и американских кинофильмов с изложением содержания и фотографиями главных актеров — факт, который еще несколько месяцев тому назад был просто невозможен. Эти снимки заполняли всю стену фойе.

Нас это приятно поразило, мы обрадовались даже такому незначительному нарушению нашей изоляции.

Выросшие и воспитанные в Советском Союзе, мы привыкли замечать даже самые, казалось бы, маловажные перемены и делать из них далеко идущие политические умозаключения.

Мы начали с большим интересом рассматривать снимки из западных кинокартин.

— Все‑таки смотреть на такие картины доставляет удовольствие, — сказала одна из моих спутниц.

Я ее поддержал, добавив:

— Может быть, такие снимки — первые ласточки?

Почувствовав, что мысли у нас одинаковые, мы осторожно начали переходить к более откровенному разговору.

Шепотом девушка начала делиться со мной своими взглядами:

— Какое счастье для нас, что мы порвали с Гитлером, что мы ведем войну против него на стороне Англии, а позднее, возможно, присоединится еще и Америка. Может после победы над Гитлером кое‑что измениться и у нас.

— Я тоже надеюсь, что после войны… Я не успел закончить свою мысль.

Вторая студентка, которая начала уже после первых наших слов испуганно оглядываться, прервала нас умоляющим шепотом:

— Тсс–сс… Тише… прошу вас, перестаньте об этом говорить…

И вновь я ощутил двойственность нашего положения. Ведь мы страстно желали победы Советского Союза над Гитлером. Мы ведь не были против системы! Но почему тогда нам, троим московским студентам–комсомольцам, нельзя было говорить о том, что после победы над Гитлером жизнь может стать немного свободнее?

На следующий день, 14 августа, в «Правде» было напечатано следующее сообщение:

«Несколько дней назад нашими войсками был оставлен Смоленск».

«Несколько дней назад» — это обозначало, что немецкие войска были уже за Смоленском и шли на Москву.

ПРОЩАНИЕ С МОСКВОЙ

1 сентября 1941 года занятия в нашем институте начались.

Правда, многие студенты, даже девушки, были уже призваны в армию или в народное ополчение. Оставшимся вменялось в обязанность во время войны еще больше, чем в мирное время, отдавать все свои силы занятиям. Но не так это было просто сосредоточиваться над вопросами английской филологии или сравнительного языкознания, когда немецкие войска окружали Ленинград и продвигались к Москве. И все же я старался как можно серьезнее относиться к своей учебе.

Вечером 14 сентября в нашу комнату в общежитие заявился милиционер. Меня это мало взволновало. Я знал, что политические аресты проводятся исключительно чинами НКВД. Но когда милиционер, вынимая из своего кармана какую‑то бумагу, начал пристально смотреть на меня, я забеспокоился.

— Это вы, товарищ Леонгард, студент Московского государственного педагогического института иностранных языков?

Отрекаться не имело смысла.

— Вам надлежит явиться завтра после обеда в четыре в участок милиции. Подпишите повестку. Участок милиции был похож на цыганский табор. В прихожей стояло человек сто–сто пятьдесят. Судя по лицам, эти люди дожидались уже часами. Это были, главным образом, немецкие эмигранты, многие из них — с женами и детьми. В короткий срок я обнаружил среди толпы немало знакомых.

По очереди семьи вызывали к начальнику участка. Но поскольку приходили все новые люди, число ожидающих не уменьшалось.

Шепотом передавалась новость, что на время войны немцев должны были переселить в Кзыл–Орду. Отправки должны были начаться уже в ближайшие дни. Исключений не предвиделось.

— Неужели комсомольцы тоже должны ехать? — спросил я.