Революция в стоп-кадрах

– Ну сымпровизируй ты, еб твою мать! Прикажем Шимпу сделать каких-нибудь новых дронов, чтобы пойти сюда и стереть тут всех к херам! – Он кивает на дверь.

В этот раз моя рука – это не предложение. В этот раз она смыкается клещами у него на плече, резко разворачивает Хакима и грубо толкает в переборку. Шлем, отскакивая, катится по палубе. Неуклюжие перчатки пытаются со мной справиться, но силы в них нет. Глаза Хакима танцуют бешеную джигу.

– Ты не слишком основательно все продумал, – спокойно говорю я.

– Да нет времени думать основательно! Может, они пробьются через щит, может, и пытаться не будут, в смысле… – Его глаза вдруг загорелись слабой и нелепой надеждой. – А может, нас не атакуют. Готов поклясться, это так, понимаешь, они просто… они умирают. Конец света, их дом в огне, они просто ищут место, где спрятаться. Им наплевать на путь внутрь, они просто хотят убраться снаружи…

– Почему ты думаешь, что наша атмосфера для них менее смертельна, чем обстановка снаружи – для нас?

– Да им не нужно быть умными! – заорал он. – Они просто напуганы!

Пальчики еле заметного электричества мерцают и потрескивают по краям люка: зарница, похоже. Или что-то поухватистее.

Я не отпускаю Хакима:

– А что если они все-таки умные? Что если они окопались там не только из инстинкта? Что если это у них есть план, а у нас – нет, а?

Он разводит руками:

– И что еще мы можем сделать?

– Не дадим им шанса прорваться. Свалим отсюда прямо сейчас.

– Свалим…

– Уберемся с ледяного гиганта. Попытаем счастья со звездой.

Он прекращает трепыхаться, уставившись на меня, ждет коронной фразы. Я молчу, и он шепчет:

– Да ты спятил.

– Почему? Шимп сказал, что мы почти выбрались.

– Да он полтора часа назад так говорил! А мы на час опоздали к предсказанному выходу уже тогда!

– Шимп? – спрашиваю я, но для его блага, а не для блага Хакима.

– Я здесь.

– Скажем, мы максимизируем червоточину. Бросим наружу как можно больше массы, проложим самый короткий путь из звездной оболочки.

– Приливное напряжение разорвет «Эриофору» на два облака обломков примерно одинаковой массы, каждый будет центрирован…

– Так, поправка. Скажем, мы оптимизируем расстояние и смещение, чтобы максимизировать скорость без потери структурной целостности.

Даже по ожиданию я могу сказать, что у ответа будут серьезные доверительные пределы.

– «Эриофора» подвергнется прямому действию околозвездной оболочки на протяжении 1300 корсекунд, – наконец говорит он. – Плюс-минус 450.

При температуре 2300 кельвинов. Базальт плавится при 1724 кельвинах.

Но Шимп еще не закончил:

– Нам также грозит риск значительных структурных повреждений благодаря сдвигу вторичных центров масс за пределы жестких каналов перемещения.

– Мы справимся?

– Я не знаю.

Хаким всплескивает руками:

– Это почему еще? Ты же для этого создан!

– Мои модели не могут учитывать плазменное внедрение сверху или электрические явления на корпусе, – отвечает ему Шимп. – А поэтому в них не хватает по меньшей мере одной важной переменной. Вы не можете доверять моим предсказаниям.

В конце отсека люк уже сияет красным, как небо. Электричество шипит, трещит и уже пытается нас схватить.

– Делай, – неожиданно произносит Хаким.

– Мне нужен консенсус, – отвечает Шимп.

Разумеется. Шимп ориентируется на нас, мешков с мясом, когда заходит в тупик; но ища у нас мудрости, он не знает, за кем следовать, если мы не согласны друг с другом.

Хаким ждет, безумный, его глаза мечутся между мной и люком.

– Ну? – выдержав паузу, спрашивает он.

И все сходится на мне. Я сейчас могу все отменить.

– Да чего ты ждешь? Это же, блядь, твоя была идея!

Я чувствую непреодолимое желание склониться к его уху и прошептать: «Что, уебан, теперь-то я не марионетка Шимпа?». Но я сопротивляюсь и вместо этого говорю:

– Конечно. Дадим варианту шанс.

И колеса завертелись. «Эриофора» дрожит и стонет, ее крутят векторы, для которых она не была создана. Незнакомые ощущения щекочут мне подкорку, двигаются дальше, зарываются в нутро: невозможное неописуемое чувство того, что низ находится в двух местах одновременно. Один в знакомом и безопасном направлении, под ногами, под палубами, лесами, базальтом, в самом сердце корабля; но второй набирает силу, и он двигается…

Я слышу крик металла вдалеке. Слышу грохот незакрепленных объектов, врезающихся в стену. «Эриофора» дергается, заваливается на левый борт, неуклюже поворачивается на непонятной оси, растянутой на слишком много тошнотворных измерений. Что-то двигается за стеной, глубоко в камнях; я его не вижу, но чувствую притяжение, слышу треск новых линий раскола, разделяющих древний камень. С десяток алых иконок опухолями расцветают в мозгу: «Отказ подсистемы», «Нехватка хладореагента» и «Разрыв основного канала». Полупустая «груша», брошенная десятки, сотни, а то и тысячи лет назад, дрожит, практически влетает в поле зрения. Она падает вбок и скользит по переборке, захваченная чудовищным приливом.

Я стою на палубе под углом в сорок пять градусов. Кажется, меня сейчас стошнит.