Оказавшись в изгнании за границей, Троцкий был обречен на вынужденное бездействие. Он мог давать инструкции своим сторонникам, но не мог непосредственно заниматься политикой. А политический уровень его последователей оказывается порой не слишком высок. Многих левых оппозиционеров вычищают из коммунистических партий, но основная масса рабочих остается в рядах сталинистских и социал-демократических организаций. Троцкисты оказываются генералами и офицерами без армий, революционерами без масс. Это предопределяет трагедию международного троцкизма, скатывающегося уже при жизни основателя к бесперспективному доктринерству и сектантству. Сам Троцкий отчаянно пытается предотвратить такое развитие событий – вмешивается, спорит, разъясняет, но терпит очередное поражение. На этом фоне выделяются некоторые яркие страницы: например, Испанская революция, в которой троцкисты приняли самое деятельное и героическое участие. Но, находясь между молотом социал-демократического оппортунизма и наковальней сталинизма, движение, созданное Троцким, было в политическом плане обречено.
Между тем именно работы последнего, эмигрантского, периода являются (по крайней мере, на мой взгляд) в теоретическом плане особенно интересными. На фоне непрерывных поражений Троцкий не просто проявляет блестящий талант аналитика, не только показывает способность критически переосмыслить многие из своих собственных прежних установок, но и заглядывает в будущее. Многие его прогнозы оказались преждевременны, но именно поэтому подобные тексты производят сейчас такое впечатление, будто написаны несколько дней назад.
Например, когда в «Переходной программе» автор говорит об исчерпанности возможностей для социал-демократического реформизма, о том, что капиталистический строй не оставляет никаких шансов социальному государству, он явно игнорирует тенденции, проявившиеся тогда в Европе. Но разве не выглядит тот же тезис совершенно убедительно, когда речь заходит о Европе сегодняшней, о социал-демократических политиках типа Тони Блэра и Герхарда Шрёдера, которых и реформистами-то язык не поворачивается назвать. И разве мрачный прогноз капиталистической реставрации в СССР не подтвердился полностью, вплоть до деталей?
Именно работы позднего Троцкого и легли в основу данного сборника. О чем писал он из своего мексиканского далека, пытаясь уловить пульс событий, происходивших на просторах Советского Союза или в столицах капиталистической Европы? О фашизме и угрозе войны. О сущности и будущем СССР. И, наконец, о переходной программе, которая должна идейно вооружить революционеров нового поколения.
Для читателя, воспитанного в сталинистских традициях, многие оценки, данные Советскому Союзу в текстах Троцкого, покажутся… неожиданно позитивными. Временами он даже пишет про «советский патриотизм», другое дело, что он отнюдь не трактует его в духе поддержки сталинской политики.
Автор «Преданной революции» до последнего момента призывал защищать СССР, в котором, несмотря на победу своих политических противников, видел страну, делающую исторический рывок к социализму. Другое дело, что социалистическая система не может стать результатом усилий, совершаемых в одной отдельно взятой стране. Она может восторжествовать лишь в результате целой череды революций, в международном масштабе. Это, однако, не обесценивает усилий, совершаемых советским народом, – ведь мировая революция складывается из множества побед и поражений в отдельных странах.
«В СССР развертывается успешное социалистическое строительство, – пишет Троцкий. – Но процесс этот происходит крайне противоречиво: и благодаря капиталистическому окружению, и благодаря противодействию внутренних антипролетарских сил, и благодаря неправильной политике руководства, подпадающего под влияние враждебных сил.
Могут ли, вообще говоря, противоречия социалистического строительства достигнуть такого напряжения, при котором они должны взорвать основы социалистического строительства, заложенные Октябрьской революцией и укрепленные дальнейшими хозяйственными успехами, в частности успехами пятилетки? Могут.
Что пришло бы в таком случае на смену нынешнему советскому обществу, взятому в его целом (экономика, классы, государство, партия)?
Нынешний режим, переходный от капитализма к социализму, мог бы в указанном выше случае уступить свое место только капитализму. Это был бы капитализм особого типа: по существу колониальный, с компрадорской буржуазией, капитализм, насыщенный противоречиями, исключающими возможность его прогрессивного развития. Ибо все те противоречия, которые, согласно нашей гипотезе, могли бы привести к взрыву советского режима, немедленно перевоплотились бы во внутренние противоречия капиталистического режима и приобрели бы вскоре еще большую остроту».
Прогноз подтвердился. Но почему с таким опозданием? Ведь все указанные тенденции были налицо уже в 1930-е годы (иначе и предсказание сделать бы не удалась).