Революционная Россия и военный вопрос: от Севастополя до Цусимы

Н.Г. Чернышевский высоко оценивал организацию французских вооруженных сил до прихода Наполеона III к власти: «Прежде устройство французской армии стремилось к тому, чтобы воины ее были не казарменные солдаты, с первой молодости до старости не знающие ничего, кроме ружья и дисциплины»[178]. Это повышало качество войск, но не исключало свободомыслия среди солдат и офицеров. Такое положение не устраивало Наполеона III - ему требовалось войско, беспрекословно подчинявшееся любым указам, всегда готовое к участию в завоевательных войнах и подавлению народных протестов. Для решения этой задачи французский правитель стал привлекать на командные должности в армии лиц, отличавшихся реакционностью взглядов и лояльностью властям. Наполеон III играл на чувствах масс, пробуждая воспоминания «о славных временах своего дяди и таким образом увлек малообразованных людей, думавших, что они исполняют свой долг»[179]. Чтобы заручиться поддержкой офицеров и солдат, он увеличил расходы на содержание войска, организовывал пышные празднества, парады. Н.Г. Чернышевский подчеркивал также, что, желая иметь надежную вооруженную опору, Наполеон III особое внимание уделял положению гвардии. Щедрая раздача наград и привилегий воспитывала преданность монарху, гвардия превратилась в «особенную касту, не имеющую ничего общего с нациею»[180]. В итоге французской армии, отуманенной «славными воспоминаниями, лестью, дозволением своевольства и материальными льготами»[181], «кроме образа политических мнений», с сожалением заключал Н.Г. Чернышевский, «не с чем бороться»[182].

Военные мероприятия Наполеона III для Н.Г. Чернышевского стали характерным примером реакционной политики -«ослабление умственной силы нации уменьшением числа мыслящих людей и стеснением круга предметов, суждение о которых дозволительно»[183]. По мнению мыслителя, это вело к разобщению народа, а шовинистические настроения должны были отвлечь от проблем повседневности.

Н.Г. Чернышевский отмечал, что после Крымской кампании в общественном мнении Франции усилились антивоенные взгляды. Участия страны в новой войне желала лишь часть офицерства армии, «надеющаяся дослужиться до генеральских эполет на полях битвы»[184]. Однако вскоре возник конфликт между Францией и Австрией за влияние в Италии. Его причины Чернышевский видел в продолжении агрессивной внешней политики Наполеона III: «необходимости войны для отвлечения французов от мысли о внутренних делах»[185]; «необходимости отвлечь внимание нации от внутренних вопросов громом побед и упрочить себя возобновлением своей военной славы»[186]. И уже «первая удача» в конфликте резко изменила общественные настроения во Франции, народ начал «прославлять победоносную войну»[187]. Для многих Наполеон III стал примером могущественного правителя, защитника интересов нации.

В своей публицистике Н.Г. Чернышевский обращался к военной политике Австрии. Главной чертой австрийской армии он считал «механическое исполнение начальственных требований»[188]. Жестокость и произвол командования являлись частью имперской воинской традиции, что, однако, не способствовало повышению боевого духа. Австрийского солдата мыслитель характеризует как «изнуренного необдуманными маршами, забитого муштрованием, голодного, бессильного поддержать борьбу назавтра»[189].

Внимание Н.Г. Чернышевского привлекала и экономическая сторона франко-австрийского противостояния. Он отмечал, что только слухи о начале конфликта привели к резкому падению курса ценных бумаг на биржах противоборствующих сторон[190]. Реальные военные действия, содержание огромных по численности армий стали губительными для экономики обеих стран. В итоге во время войны, «бремя продовольствия» австрийского войска легло на земли Сардинии, что расценивалось Н.Г. Чернышевским как «насильственная мера в собственных финансовых делах»[191].

Война 1859 г. закончилась подписанием Виллафранкского перемирия. Демократическая общественность противоборствующих сторон негативно восприняла договор, считая его противодействием объединению Италии. Н.Г. Чернышевский тоже критически отнесся к перемирию, которое, по его словам, «превзошло самые грустные опасения»[192]. Он считал, что положение итальянского народа только ухудшилось по окончании войны: «простое иго» сменилось «сложным», теперь Италия стала сферой влияния и Австрии, и Франции[193].