Революционная Россия и военный вопрос: от Севастополя до Цусимы

Революционная печать отмечала множество эксцессов, которыми сопровождалась мобилизация. Орган эсеровской партии «Революционная Россия» летом 1904 г. сообщал: «Вечером толпа солдат кинулась на одну из казенных лавок. Лавка осталась в целости, но зато был разбит находившийся при ней винный склад и оттуда растащено ящиков семь вина. “Водка царская и мы царские, - говорили солдаты, - так как же нам ее не пить?” Все эти сцены происходили при бесчисленном множестве зрителей, которые более или менее одобрительно встречали каждую выходку солдат. Надо заметить, что особого буйства запасные не производили. Некоторые очевидцы сообщали даже, что бунтари вели себя с некоторым тактом, объясняя свое поведение как протест против начальнического произвола и своего стесненного положения»[641]. Корреспонденции «Революционной России» сообщали о фактах солдатского неповиновения, возникавших в связи с отправкой на театр военных действий. «Призванные на действительную службу запасные 33, 34, 35 и 36-го стрелковых полков, расположенных в Полтаве, Харькове и Кременчуге, отказались идти на Дальний Восток. Почти каждая рота, говорят сообщения, заявила своему командиру, что она не пойдет в Манчжурию. В одном Харькове число мятежных солдат простиралось до 1800. Происшествия эти, естественно, вызвали величайшую тревогу в Военном Министерстве и в официальных сферах вообще»[642].

Следуя к фронту, воинские эшелоны проделывали огромный путь от Европейской России до Манчжурии, который занимал не менее двух месяцев. В это время личный состав, как правило, был предоставлен сам себе и поведение его не было образцовым. Не являлись исключением употребление спиртного, карточная игра, продажа или обмен на станциях предметов обмундирования и казенного имущества[643]. Такая обстановка изначально оказывала разлагающее воздействие на пополнения.

Современники отмечали, что качество воинского резерва в 1904 г. не отвечало потребностям действующей армии. В частях доля запасных в возрасте 35-40 лет составляла от одной до двух третьих, не имевших удовлетворительной подготовки[644]. Отправившийся на войну добровольцем Н.В. Воронович вспоминал: «Три четверти нижних чинов были запасные и притом самых старших сроков службы, по десяти и более лет не призывавшиеся на повторительные сборы, позабывшие все, чему их учили на действительной службе и совершенно не знавшие материальной части новых скорострельных пушек, которыми была вооружена бригада»[645]. Крайне недоволен своими новыми подчиненными был генерал-майор М.С. Столица, принявший в августе 1904 г. на фронте 54-ю пехотную дивизию: «...Офицеры ничего не знают и знать не хотят; нижние чины почти все запасные и притом старших сроков службы; одним словом, это не русские войска.»[646].

Призванные из резерва солдаты не были мотивированы к военной службе, тяжело переживали разлуку с домом и хозяйством, с трудом переносили воинские порядки и условности дисциплины. В недавнем прошлом крестьяне и рабочие, они далеки были от понимания задач внешней политики империи, но инстинктивно не принимали ее целей в войне с Японией[647]. Военные действия, развернувшиеся вдали от исторической России и за пределами государства, не удавалось объяснить задачами национальной обороны. Солдатской массе война представлялась происходящей всецело по воле и в интересах имущих классов и монархов двух стран. Работавший на фронте медик Е.С. Боткин писал: «Солдат очень двинулся за последние двадцать пять лет: он уже очень и очень рассуждает; ему мало исполнять приказания, ему нужно и понимать, для чего он должен делать то или другое. Видимо, он задается даже вопросом, можно ли воевать вообще»[648].

Все эти обстоятельства не способствовали формированию высоких моральных и боевых качеств войск. Столкновение с упорным и умелым противником вызывали подавленное настроение солдат, разочарование и равнодушие офицеров. В конце 1904 г. дивизионный врач В.П. Кравков отмечал в дневнике: «Паника и упадок духа в войсках страшный. Какая бы задача для выполнения не предпринималась - солдаты уже горьким опытом научены, что они-де в конце концов все равно должны будут отступать перед ловким и сильным противником. Развиваются поневоле неуверенность в собственных силах, апатия, уныние. Беспорядочность и противоречивость приказаний и распоряжений начальствующих лиц стали обычной злободневной темой разговоров между офицерами»[649]. Участник обороны Порт-Артура полковник С.А. Рашевский в дневнике так характеризовал настроения сослуживцев: «Коменданты, а за ними и другие офицеры фортов относятся к своему делу с удивительным равнодушием и пассивностью»[650].

Военный врач В.В. Вересаев свидетельствовал, что накануне заключения мира «утомление войною у всех было полное. Не хотелось крови, не хотелось ненужных смертей»[651].