Революционная Россия и военный вопрос: от Севастополя до Цусимы

Традиционные представления об офицерской чести входили в противоречие с некоторыми сферами деятельности государства. Таковыми являлись политический сыск и служба Корпуса жандармов. Офицеры с юных лет воспитывались в духе презрения к фискальству и доносительству, что определило их негативное отношение к полицейским методам. К тому же, в условиях гарнизонной службы войска находились под политическим надзором жандармов, что задевало самолюбие многих военных[618]. Как следствие, деятельность политической полиции не вызывала сочувствия офицеров армии. Характерный пример приводит в своих мемуарах А.И. Деникин. В период его учебы в академии Генерального штаба (1896-1899 гг.) знакомые курсистки, опасаясь обыска, попросили его спрятать у себя нелегальную литературу и молодой офицер не отказал им[619]. В данном случае заслуживает внимания то, что представители демократической молодежи, обращаясь с такой просьбой к офицеру, доверяли ему и не допускали возможности доноса.

Характерной чертой российской армии на рубеже двух веков было повышение образовательного уровня военнослужащих, в том числе нижних чинов. Убежденным сторонником солдатской грамотности всегда выступал Д.А. Милютин, который подчеркивал, что «в пехоте нынешней солдат уже не прежний бессознательный автомат, которому вменялось в преступление пошевельнуться в строю и строжайше воспрещалось “думать”. Нынешний пехотинец уже не исключительно стрелок при усовершенствованной винтовке, за которой нужен умелый уход; от него требуется в бою сообразительность, находчивость, умение применяться к местности»[620]. Однако постепенный культурный рост закономерно вызвал и рост социального сознания солдат. Усилилась активность нижних чинов по отстаиванию своих прав. Нередкими были проявления недовольства - от подачи жалоб до побегов и иных актов неповиновения. Тяжелые условия быта и произвол начальства все чаще в солдатском сознании ассоциировались с пороками общественной и политической системы в целом[621].

Особенно благоприятную почву для протестных настроений представляли нижние чины флота. Для морской службы отбирались более грамотные новобранцы, преимущественно выходцы из рабочих, способные овладеть флотской техникой[622]. Матросская служба проходила в атмосфере жестокой дисциплины, которая особенно подчеркивала рознь между офицерами и матросами. Базы флота располагались в крупных приморских городах с развитой промышленностью, что создавало условия для объединения протестов солдат и матросов с рабочим движением. Эти обстоятельства не укрылись от внимания жандармов. Так, в донесении по Кронштадту сообщалось, что в городе «постепенно подготавливается та удобная почва, которая со временем способна воспринять насаждение преступной пропаганды»[623]. В другом рапорте от апреля 1903 г. утверждалось, что возможны эксцессы, так как «военные в Кронштадте крайне распущены»[624].

В начале XX в. особым фактором, влиявшим на настроения военнослужащих, стало систематическое использование войск для подавления участившихся аграрных волнений и рабочих забастовок[625]. Представители командования видели серьезные издержки, которые влекло участие армии, набираемой по призыву, в исполнении полицейских функций. В частности, А.Н. Куропаткин среди характерных черт боеготовности и настроя солдат отмечал: «В особенности разрушительно на поддержание дисциплины действует частое участие войск в подавлении беспорядков с употреблением оружия»[626]. Однако отказаться от использования воинских частей для поддержания внутреннего порядка власти были не в состоянии. В дневниковых записях 1903 г. А.Н. Куропаткин приводит характерную беседу с министром внутренних дел В.К. Плеве: «Затем Плеве по поводу большого числа убитых и раненых в недавнем беспорядке в Златоусте выразил желание, чтобы войска при подавлении беспорядков имели пули не столь убийственные, как ныне. Я отказался от этого, прося лучше принять меры к успокоению населения, дабы не портить войска, заставляя их стрелять в безоружную толпу»[627]. Воинское начальство не смущала жестокость, которую могли проявлять войска в отношении гражданского населения. Очевидцы отмечали, что в подобных случаях солдаты становились особенно склонны к неповиновению приказам командиров и, таким образом, сами готовы были присоединиться к народному протесту[628].