«Идем мы с товарищем по дороге, – рассказывал он Кропоткину. – Нагоняет нас мужик на дровнях. Я стал толковать ему, что податей платить не следует, что чиновники грабят народ и что по писанию выходит, что надо бунтовать. Мужик стегнул коня, но и мы прибавили шагу. Он погнал лошадь трусцой, но и мы побежали вслед и все время продолжали ему втолковывать насчет податей и бунта. Наконец, мужик пустил коня вскачь, но лошаденка была дрянная, так что мы не отставали от саней и пропагандировали крестьянина, покуда совсем не перехватило дыхание».
Были, правда, и другие примеры. Тот же Кравчинский рассказывал, что во многих деревнях их слушали, как апостолов, водили из избы в избу и отказывались брать деньги за питание. Среди крестьян усилились слухи о справедливом переделе земель, а молодежь начала угрожать полиции и чиновникам скорой расправой. В результате властям удалось арестовать Кравчинского и Рогачева, но по дороге в город распропагандированная ими охрана позволила революционерам бежать через окно избы, в которой они остановились на ночлег.
Впрочем, уже ничто не могло удержать молодежь в городах. Еще налаживал выпуск пропагандистской литературы в своей типографии Ипполит Мышкин. Только обдумывал организацию по всей России сети вспомогательных пропагандистских пунктов Порфирий Войноральский, отдавший на это все свое состояние – 40 тыс. рублей. Он успел открыть лишь сапожную мастерскую в Саратове, ставшую складом нелегальной литературы, фальшивых паспортов и печатей, когда весной 1874 г. началось массовое «хождение в народ».
Из Петербурга, Москвы, Киева, Самары, Саратова и других городов тысячи молодых людей двинулись на Волгу, Урал, Дон, Днепр – туда, где, по их убеждению, были живы воспоминания о вольнице Разина, Пугачева, Запорожской сечи… На движение не повлияло даже то, что в марте 1874 г. был разгромлен полицией центральный петербургский кружок «чайковцев». Сколько всего насчитывалось этих молодых энтузиастов? По заключению советских историков – от двух до трех тысяч человек и еще в 2 – 3 раза больше сочувствующих.
Уже говорилось о том, что многие из революционеров были сторонниками Бакунина и шли в деревню, чтобы бунтовать крестьян, помочь им связать разрозненные выступления во всероссийское восстание. Оказалось, что надежды на бунтарский характер крестьянства сильно преувеличены. Ни в 1874, ни в 1875 г. революционерам не удалось поднять деревню на открытое выступление. Даже правоверным «бунтарям» пришлось заниматься пропагандой: разговорами на революционные и социалистические темы, чтением и распространением книжек, брошюр, прокламаций.
Впрочем, и у «пропагандистов» дела шли не лучше. Идея нового передела земель в крестьянстве действительно жила, но начало его ожидалось лишь «сверху». Распоряжение о переделе земель, по мнению крестьян, придет оттуда, откуда ранее пришло освобождение от крепостной зависимости, т.е. от императора.
Царистские иллюзии крестьянства, его твердая уверенность в том, что император поможет, – вторая неожиданность, поджидавшая революционеров в деревне. Вот типичный пример. Пропагандист, работавший в Смоленской губернии, рассказывает крестьянам об истории английской деревни. Хозяин дома грустно качает головой: да, обидели в Англии паны народ. Вот и у нас то же было бы, да царь не допустил. Он вообще хочет всю землю крестьянам отдать. И следовал вывод: у нас за царем лучше, чем у других народов, где паны орудуют.
При таком настроении деревня оставалась абсолютно равнодушной к социалистической пропаганде. Нет, крестьяне не отказывались слушать пропагандистов, но воспринимали их рассказы как новую сказку.
Вскоре начало сказываться отсутствие единого центра движения, нехватка у революционеров навыков конспирации. Аресты начались с провала 31 мая 1874 г. сапожной мастерской, устроенной Войноральским в Саратове. Первый же визит в нее жандармов – и пристав наткнулся на «Государственность и анархию» Бакунина. Потом – еще несколько нелегальных книг, географические карты, путеводители, рекомендательные письма, записные книжки. В последних оказались полузашифрованные, а то и вовсе не зашифрованные адреса…