Резервисты

Через месяц Мишаню опять контузило; казалось, что смерть все время кружит рядом с ним, но пока держит дистанцию. Это был очередной боевой выход, воздушная разведка засекла скопление террористов в районе деревни N, и нас послали туда разбираться. Мы сидели в разных машинах, Мишаня ехал в головном танке (в «Меркаве», в отличие от русских танков, есть отделение для десанта), а остальная наша компания ехала в бронетранспортере сзади через две машины. Они наехали на 90-килограммовый фугас. Танк каким-то чудом уцелел, БК не сдетонировал, но мало им не показалось. Мишаню контузило и вырубило от удара, механику-водителю сломало позвоночник, остальные отделались царапинами и шоком. Башню заклинило в боковом положении.[1] Экипаж вытащили через верхние люки — всех, кроме водилы и Мишани. Когда разобрались, в чем дело, и фельдшер залез в танк, картина нарисовалась не радостная. Башню намертво заклинило, открыть «дверь» не получалось, а вытащить раненного водителя с такими травмами через верхний люк живым не удалось бы. Мишаню тоже пока побоялись трогать. Водителем был тихий и незаметный пацан по имени Зоар. Мне он запомнился только тем, что выменял у цадальников цевье от румынского «АК» с ручкой и умудрился присобачить его к своему «Глилону» (укороченный вариант автоматической винтовки «Галиль»).

Позади, на краю воронки, безжизненной громадой возвышалась «Меркава». Я лежал и думал о том, что только вчера мы прикалывались над Зоаром с его нелепым цевьем, а сейчас он загибается в этом железном гробу, а мы держим круговую оборону и ждем решений от начальства.

Вдруг в пятистах метрах перед нами с противным визгом упала мина, потом еще одна. В наушнике голос Габассо с характерным, певучим, южноамериканским акцентом произнес: «Грязнули справа!»

«Не стрелять! — тут же резанул ухо голос взводного Боаза. — Без нас справятся!» На правом фланге прогрохотала пулеметная очередь, сыпанули одиночные выстрелы, и все стихло. Снова полетели мины. Это было поганейшее ощущение — просто лежать и ждать, пока тебя разорвет на куски. Мины ухали все ближе, расшвыривая во все стороны комья земли и брызги грязи. От очередного удара взрывной волны в голове запрыгали невесть откуда взявшиеся строчки из «Василия Теркина»:

И какой ты вдруг покорный
На груди лежишь земной,
Заслонясь от смерти черной
Только собственной спиной.

Страх погибнуть удавалось кое-как перебороть, точнее, привыкнуть к нему, смириться с тем, что в один момент тебя просто может не стать. Но страх остаться калекой был непобедим. Это пугало нас больше всего. У Зорика был знакомый сапер, которому взрывом оторвало ногу, парень не выходил из депрессии и уже пытался покончить с собой.

«Не ссать, девочки! МасКарим ба-дерех!» — рявкнул в наушнике Боаз. (Вертушки на подлете — ивр. МасКарим — сокращенно «маеокей крав», боевые вертолеты — ивр.)

По-моему, взводный вообще ничего не боялся. Точно таким же голосом он рычал на нас за плохо застеленные койки в учебном лагере. Мы вжимались в землю, разрывы слышались со всех сторон, каждый «бум» вытряхивал откуда-то из глубин памяти новые и новые строчки:

Ты лежишь ничком, парнишка
Двадцати неполных лет.
Вот сейчас тебе и крышка,
Вот тебя уже и нет.

Это стихотворение я читал Девятого мая на утреннике перед ветеранами, в далекой, как другая планета, советской школе. С тех пор прошла вечность, я давно забыл и стихи и школу. Как взрыв на мелководье выбрасывает в воздух ил, водоросли и весь мусор, накопившийся на дне, так и обстрел каждым разрывом выворачивал закоулки моей памяти.

Вспомнился класс с портретами пионеров-героев на стенках, мальчики в синих пиджаках, девочки в коричневых форменных платьях с букетами в руках, седые ветераны с орденами на груди и звонкий мальчишеский голос, мечущийся под сводами…

Смерть грохочет в перепонках,
И далек, далек, далек
Вечер тот и та девчонка,
Что любил ты и берег.

Лexa ткнул меня в плечо, показывая пальцем в ночное небо. Слышался нарастающий, дробный рокот — приближались вертолеты. Через несколько минут «Кобры» разобрались с минометчиками. Пошел дождь. Мы продолжали ждать. В конце концов пригнали еще один танк, с его помощью сдвинули заклиненную башню в переднее положение и открыли заднюю дверь, только Зоару уже было все равно, он умер за полчаса до того, как открыли люк.

Мишаня, извлеченный из танка, выглядел страшно, лицо было покрыто засохшей кровью, вытекшей из ссадины на лбу. У него отнялись ноги и пропал слух. Мы погрузили их обоих в вертушку и двинулись на базу.