Резервисты

Сегодня он опять работал в ночную смену. В пятьдесят два года эти смены выводили его из равновесия, но что поделаешь. Мизрахи поцеловал мезузу[21] на двери, поправил кипу, пришпиленную специальным зажимом к редким волосам, и вышел из дому. Уже стемнело. Во дворе, за самодельным столом, пили «русский» сосед с друзьями. Самого Моше родители привезли из Ирака в младенческом возрасте, может, поэтому он не понимал «русских». Вообще-то сосед был нормальный мужик, работал водителем грузовика, но иногда на него «находило», и тогда он надевал свою смешную майку в бело-голубую полоску и напивался. Мизрахи с ним не связывался: во-первых, живет на той же площадке, а во-вторых, однажды он видел, как сосед, поспорив с Шаломом с первого этажа на пятьдесят шекелей, разбил об свою голову бутылку без каких-либо последствий. Иногда к нему приходили друзья, всегда в таких же полосатых майках, один был без руки. Они сидели во дворе полночи, пели какие-то грустные песни под гитару и пили. Пили они воду, зачем-то перелитую в бутылки из-под водки. В этом он был уверен, потому что ни один человек не смог бы выпить столько водки. Мизрахи поежился, вспомнив, как на свадьбе у брата выпил аж шесть рюмок арака и как ему потом было плохо. Из всех их песен Мизрахи улавливал только одно слово «Афган». Он давно хотел спросить, что это значит, у патрульного Алекса, но все забывал. Наверное, они бывшие участники какой-то рок-группы. А полосатые майки — это их отличительный знак.

Приехав на работу, Мизрахи сразу попал в родную среду, шум, суета, крики и скандалы задержанных, все это было частью его работы. В кабинете напарник допрашивал неопределенного возраста наркомана. То, что задержанный кололся и нюхал, бросалось в глаза сразу, характерная худоба, постоянное хлюпанье носом.

— Присоединяйся, — махнул рукой напарник, — как раз по твоему делу, тот труп, в заброшенном доме, помнишь?

Парень монотонно бормотал, напарник записывал:

«…я в тот вечер как раз дозу вколол. Только кайф пошел, Хаджби-продавец ввалился, я ему уже кучу денег должен был. Он на меня наорал, потом избил, взять-то с меня больше нечего, потом нож достал, ухо мне порезал. Ну, я испугался, больно же, и сказал ему, что деньги «русский» забрал, который на втором этаже ночевал, я как раз видел, когда он к себе поднимался. Хаджби совсем озверел, потащил меня на второй этаж, дверь ногой выбил, и как был с окровавленным ножом в руках, так и зашел. А там этот «русский» сидит: глаза горят, в одной руке бутылка водки, в другой ствол. Хаджби чего-то зарычал, а «русский» ему в башку бабахнул, и все. Я убежал сразу, тупой я, что ли…

…а про татуировку… Хаджби мне как-то, по обкурке, рассказал… сам он поваром служил в Тель-Авиве, но наколку «Голани» сделал, чтоб девчонкам на пляже заливать…»

Деревяха

Деревяха лежал на захламленном полу комнаты и задумчиво фильтровал запахи, раскладывая их на составляющие. От стен несло затхлостью, прелыми газетами, мышами. Люди на полу пахли потом, несвежей одеждой, армейскими ботинками, а еще порохом и ружейным маслом. Спящий рядом собаковод Симха, к поясу которого цеплялся поводок Деревяхи, благоухал собачьей едой «Догли». Но самый вкусный аромат струился из заднего кармана разгрузки, там лежали купленные Симхой собачьи «конфеты». «Ммм… — При воспоминании о них Деревяха облизнулся. — Хорошо бы выпросить одну, но Хозяин сейчас спит, придется подождать». Пес уткнулся мокрым носом в разгрузку, пытаясь вдохнуть как можно больше аппетитного запаха. Храпевший слева на полу санитар Алекс вонял лекарствами, как ветеринарная клиника, и портил все удовольствие.

Заброшенная недостроенная школа, где группа спецназа пряталась третий день, криво возвышалась на отшибе, в двух километрах от деревни. Они поджидали местного полевого командира, который, по данным разведки, встречался здесь со своим агентом, офицером Армии Южного Ливана.