Режиссёр. Инструкция освобождения

– Я с придурками не спорю, – сказал он. – И с теми, у кого нет денег.

– Ты не споришь, потому что ссыкло.

– Я ссыкло?

– Сам признался.

Он позвал брата.

– Брат!

Брат двинулся ко мне, казалось, его ничто не остановит. Пока он совсем не придвинулся, я успел крикнуть «Ссыкун вонючий! За брата прячешься! Выходи и говори как мужчина!»

Потом свет погас. Когда он включился, я был один. Мебель сломана, дерматиновая дверь порезана в клочья, унитаз разбит, от него растеклась широкая лужа.

Сначала я почувствовал вонь, а потом, когда поднялся, увидел на столе кучу дерьма. Огромную. Один человек не способен столько сделать, а трое могут.

Я серьезно пострадал. Особенно лицо. Две недели нельзя показываться на люди. Но время – деньги. У меня не было ни того, ни другого.

Залепив пластырем ссадины, я стал похож на героя кино, которому приспешники мафии набили морду. Я зажег сигару и курил ее, стараясь не думать о Черчилле и Аль Капоне.

Убирать говно не стал. Герои говно не убирают. Они уходят мстить, оставив дверь настежь.

Все было как в первый раз. Я шел по улице, плевался и зыркал в стороны, скаля зубы. Прохожие пугливо сторонились, а менты отводили взгляды в сторону. Добрые силы снова сделали свое дело. Я снова спускался с горы. Настроение не такое хорошее, как раньше, но все равно это было дежавю.

88

На ночь свет не выключают. Все должны быть на виду, чтобы отчаявшийся не порезал себе вены. Но однажды свет погас, и поутру на битом кафельном полу появились красные иероглифы. В тюрьме самый лучший способ спасти свою жизнь – порезать себе вены. Простая смена декораций уже счастье. Порезать вены и попасть в больничку, где чистые простыни и диета: кефир и вареное яйцо.

Порезав вены, можно попасть в рай. Больничка – это отпечаток рая на грешной земле. Таких отпечатков множество, от мелких до глубоких. Глубокие – это райские уголки. Тропические острова с мягким климатом, южные моря, пальмы, какаду, кокосовый орех с трубочкой, гамак, плетеное кресло у бассейна, секс на пляже, золотой унитаз на берегу океана, где никого нет, только море и полная безопасность. Мелкие отпечатки в чашке кофе по утрам, а бывает, достаточно конфеты, простого леденца из расплавленного сахара и фруктозы, лишь бы сладко во рту. Подслащенная слюна скрашивает день и это целое событие, как в детстве жевательная резинка – мятная, кофейная или малиновая. Но этот зэк ошибся. Он умер, потому что захотел спать. Надо было выбрать что-то одно – либо вены, либо сон, а он, фрайер, пожадничал.

89

Зэки не дадут друг другу умереть по своей воле. Только по чужой. Это на воле вскрываются, чтобы умереть, а в тюрьме – чтобы выжить. На всякий случай прячут лезвие в разрезе резиновой подошвы. Всякий случай происходит внезапно. Его ждут, к нему готовятся, но случается он внезапно и не вовремя, как оргазм. Или как наступление сна – неуловимый момент засыпания. Граница между сном и явью размыта, словно прочерчена акварелью на мокром ватмане. Уснул, но еще слышно, как работает телевизор. Когда на все плевать и приятно не двигаться, достается лезвие и вскрывается вена. Кровь течет по стеночке, стекает к плинтусу, заливает мышиные норки. Мышки, сверкая глазками, вылезают и отряхиваются, по-кошачьи вылизываются. Они чистоплотны и боятся заразиться людской хворью.

Забавно поутру наблюдать кровавые полосы на полу, фигурные, как ленты гимнастки. Смотрящий распорядился обшмонать вещи усопшего. Все делается быстро, но с суетой и копошением, чтобы сложно и непонятно. Продольный заглядывает и ничего не понимает. Дело сделано: личные вещи перешли в «общее».

«Общее» – это не значит, что вещи достанутся всем поровну. Это значит, что все пойдет в голову, а выйдет из хвоста.

Маячат продольному. За пару секунд хата наполняется ментами. По менту на зэка. Пинками и тычками хата пустеет. Становится тихо, будто никого здесь не было. Без людей хата не хата, а все что угодно. Кадр из фильма про серийного убийцу: кафель и кровавые полосы на полу. Люди ушли и унесли с собой весь смысл, надуманный со скуки.

Червь поел и уснул. На какое-то время наступает сытое довольство, будто сироп, приятный на вкус и очень сытный, растекся по всем от головы до хвоста. Хорошо, когда кому-то плохо. Облегчение даже у тех, кого хавали, и пока червь дремлет, переваривая последнюю жертву, новая варится в собственном соку. Думает всякое, боится, маринуется как надо. Когда паразит проснется, новая еда будет готова. В интересах всего тела, чтобы голова поела.

90

Когда бывало совсем плохо и хотелось применить самый лучший способ выживания, я смотрел на Цыгана.

Цыган сидел дольше всех, а в зэка не превращался. Белые люди, попадая в тюрьму, почти сразу становятся зэками. Лысые, волчий или шакалий взгляд (кому как повезет) и кривогубая ухмылка. А цыгане зэками не становятся. Они цыгане, и все. Цыган был маленького роста. Маленькие не взрослеют. Ниже всех, даже самого низкого. Однажды я назвал его злобным чертиком, и все смеялись.