Режиссёр. Инструкция освобождения

Те, кто ходят будто просто так, на самом деле ходят не просто так. Они заслоняют тех, кто сидит, потому что те, кто сидит, не просто так сидят, пьют чай и играют в шахматы – они делают запретные вещи: мастырят заточки, плетут коня, крутят маслины, шпилятся под интерес, гонят сэма, набивают наколки и загоняют шарики под шкурку. Все, кто сидит и маскируется под чаепитие, на самом деле заслоняют тех, кто лежит на шконках и занимаются делами поважней, настолько важней, что лучше о них промолчать. Так же, как те, кто разговаривает ни о чем, на самом деле маскируют своими голосами тех, кто разговаривает о важных вещах не для левого уха, а тот, кто журчит водой на дальняке, маскирует того, кто точит заточку или долбит под нарой кабуру в соседнюю хату. Все делают одно дело – суетятся. Одни прячут, а другие прячутся. Продольному кажется, что все копошатся, ему виден только хаос. Паразит на то и паразит, чтобы выглядеть безобидно, и продольный, заглядывая, видит только случайности, но ничего случайного. Я это знаю, потому что был внутри и снаружи, а продольный только снаружи. Поэтому он знает и видит вдвое меньше, чем я. Я – как два продольных, а он – как половина зэка.

86

Суетиться со всеми не люблю. Я и в детстве не любил играть в войнушку. В прятки веселей. Спрятаться и ждать, пока найдут. Или не найдут.

В хате трехъярусные нары. Нижняя – шконка, средняя – абрикоса, верхняя – пальма. У верхней тропическое название. Знойным летом, лежа на пальме, я сочинил стишок «В трусах на наре под потолком. В душном воздухе тропического лета. Нара верхняя в тюрьме зовется пальмой. Как же это по-садистски метко!»

Когда происходит суета, лежу на пальме, будто прячусь. Зэки редко смотрят вверх. Вся суета происходит внизу, в районе шконок и абрикос, а я высоко.

Я сам выбрал пальму. В поездах всегда выбирал верхнюю полку. Летом жарко, но мне это место подходит. Я не из потливых и от жары сильно не страдаю. С пальмы все видно как на ладони. Именно с пальмы я впервые заметил червя.

87

Газета вышла в свет. Я ее видел: все то же самое, только вместо объявления малолетки появилось мое, выполненное в красно-черных тонах.

С утра все приготовил. Проветрил, подмел, проверил, легко ли открывается дверь в туалет, достаточно ли широк мой стол и крепко ли прибита к полу табуретка. Положил на стол пачку анкет и стал ждать. Первым приперся малолетка. Я мог это предвидеть, но не предвидел. Он пришел не один, а с двумя мужиками.

– Это ты? – удивился он.

– Я, – удивился я.

Сперва была драка, а потом разговор.

– Это мой брат и его кореш, – сказал он, усевшись на мой стол, свесив ноги.

Я зажимал нос кровавым платком. Широкий стол не помог, дверь тоже. Она была сорвана с петель. Стул сломан, а табуретка вырвана с корнем. Надо было что-то сказать, и я сказал:

– Ты первый начал.

Он вскинул брови.

– Что начал?

– Обманул меня. Никакой ты не психоаналитик. Такой же психоаналитик, как я…

Я хотел сказать «режиссер», но осекся. Режиссер – это святое.

– Почему никакой? – спросил малолетка. – Очень даже какой. У меня и диплом есть.

– Я таких дипломов могу штук сто наклепать.

На полу валялся мой фальшивый диплом психиатра.

– Ну и что? – сказал малолетка. – И что, что ненастоящий? Зато бесплатно.

Он был прав.

– Ладно, – говорю. – Чего ты хочешь?

– Не знаю, – сказал он. – Пока сюда ехал, то хотел, а приехал, то перехотел.

– Ну раз так… – Я приободрился. – Раз так, то давай терять друг друга из виду, а как захочешь, то звони. Визитки на полу.

– Не спеши, – сказал он. – Посоветуюсь с братом. Брат!

Один гориллоподобный мужик встрепенулся, будто его включили.

– Слышь, брат, что делать с ним?

Брат призадумался, но ненадолго.

– Дать ему пизды, – сказал он с ударением на «ы».

Малолетка вздохнул и закатил глаза.

– А чем мы только что занимались? Забыл? – спросил малолетка, и после его вопроса брат стал выглядеть глупо.

– Ну. – Брат повращал глазами, посмотрел на меня, на соседа, словно искал подсказки. – Ну… дать ему… пизды?

– Ясно, – вздохнул малолетка. – У кореша спрашивать не будем.

Кореш облегченно вздохнул. Все это выглядело очень-очень странно.

– Вот видишь, – сказал малолетка, обращаясь ко мне. – Видишь, как ты настраиваешь против себя людей? Они же зла тебе желают. Разве это хорошо? У тебя проблемы, старик. Чисто как врач говорю – разберись в себе.

– Какой, нахрен, врач?! – Это уже слишком. – У тебя там за дверью вообще ничего!

Он не растерялся.

– Это у тебя ничего, а у меня чего.

– Нет у тебя там никакого уровня! Такой же уровень, как у меня! – Я показал на разбитую дверь в туалет.

– А спорим, есть! – не сдавался он.

Мы спорили как дети. В последний раз я так спорил лет в двенадцать.

– Под что спорим?! – не унимался я.

– Под штуку баксов!

– Давай!

– А они у тебя есть?

– Есть!

– Покаж!

– Сам покаж!

Он показал, а я не показал.

– Это несерьезно, – сказал он. – Я так не играю.

– Ну, значит, ты проиграл.

– Что? – Это была старая добрая реакция с двумя вопросительными знаками – предвестник победы. Или беды.

– Ты не хочешь спорить, – сказал я. – Значит, проиграл. Гони бабло.