Режиссёр. Инструкция освобождения

Подмены, замены, повторы и сходства развлекали меня, как натуралиста. Я тихо радовался, когда угадывал внешность или характер новоприбывшего, и утешал себя тем, что замечаю то, чего не видят другие. Потом перестал замечать – надоело созерцать червей. Захотелось неподвижного.

Устал, как на конвейере, будто топчусь на месте, а передо мной один и тот же мультик. Тот же спуск с холма, только с другого. Я был на двух. Всего их семь, а на последнем – тюрьма. Здесь прослеживалась закономерность.

«Подождите-подождите, – сказал я себе, – всего холмов семь, я был на двух, а на последнем – тюрьма. Если так пойдет дальше, то скоро побываю на всех семи холмах по очереди и непременно попаду в тюрьму!»

Вот оно что! Вот куда меня заманивают. Я шел на свет в конце тоннеля, а там лампочка над входом.

Мне стало страшно, еще страшней, чем до газеты. Добрые силы играли со мной в кошки-мышки. Подбросили газету: «Возьми! Вот тебе надежда». А это была ловушка.

Куда бежать? На что надеяться? Газета вела в бездну. В страшную дыру на букву «с», то есть «смерть». Я говорил, они созвучны (тюрьма и смерть), сложены из одинаковых букв.

93

Я был дома. Никуда не ходил. Ничего не хотел и хотеть не хотел. Лежал без движения. Все утратило смысл. Не чесался, когда чесалось, не брился, не мылся, не ел и не ходил в туалет. С последним терпел до последнего. Будучи в уборной, полез в папины запасы и достал бутылку водки.

Утро началось с похмелья. Меня это порадовало. С похмелья думается с трудом. Вот для чего пьют пьяницы – чтобы не думать. Но захотелось пить. Ничего, кроме воды.

Побрел на кухню пить воду. Вода была вкусной. Выпил почти литр и снова в туалет. После туалета умылся. Окропил влагой лицо, и больше ничего. Умывшись, глубоко вдохнул. Выдохнул. Воздух вошел в меня и обнаружил, что желудок пуст.

Я оживал, повинуясь простым желаниям, которые постепенно становились сложными. Вскоре выяснилось, что если бы я совсем ничего не хотел, то меня не было бы на свете. От этой мысли во рту стало мерзко. Воняла подступающая рвота. Снова вспомнил детство. Так из ничего с самого утра испортил себе настроение. Генератор мыслей включился на полную катушку. Я снова думал и не мог остановиться.

94

Осталось пять холмов, а на последнем – тюрьма. Мне это казалось неизбежным, как конец фильма. То есть если фильм начинается, то должен закончиться. Я не хотел, чтобы все было так неизбежно и во мне; как следствие, родилось новое суеверие, что если я не стану подниматься на холмы, то в тюрьму не сяду.

Впредь был осторожным: избегал вершин и сравнивал себя с котом, у которого осталось пять жизней из девяти, а у меня из семи. Старался из дома не выходить, а если выходил, то путь пролегал по низинам и балкам. Вверх не смотрел. Вершины стали для меня табу, и это табу рождало новую надежду.

Назначили новую дату суда. Прежнюю перенесли на ближайшее время. Я не успел достать денег. Неизбежность стала неизбежнее. До суда остался день и ночь. Наутро меня должны приговорить к девяти годам лишения свободы. От страха и отчаяния не знал куда деваться. Чтобы не сходить с ума в четырех стенах, вышел на улицу и пошел куда глаза глядят.

Я все еще надеялся на табу, хотя понимал, что это бессмысленно, но по инерции прислушивался к разговорам, присматривался к птичкам, как поют, как летают, как ветер дует, в какую сторону, и что написано на заборах.

Я проходил мимо остановки, и неожиданно возле меня остановился троллейбус. Это было неожиданно, но ничего неожиданного, ведь это троллейбусная остановка. Я зашел в троллейбус. Мест не было, пришлось стоять.

Я стоял и смотрел в окно. Это все, что оставалось, – смотреть в окно. Вскоре я устал от окна и отвернулся в салон. Там один человек слишком пристально на меня смотрел, будто я ему что-то должен. Не люблю, когда на меня сильно смотрят. Снова отвернулся: не захотел играть в гляделки. Потом подумал: а вдруг это не случайно, ведь были в троллейбусе другие люди, но он смотрел именно на меня. Тогда я снова глянул на него, но он уже смотрел в другую сторону. Я проследил за его взглядом и все увидел.

95

Человек смотрел на девушку. Девушка смотрела на мальчика, сидящего на маминых коленях. Мальчик смотрел в окно. За окном дома, деревья. Они мелькали-мелькали. Мальчику надоели деревья, и он посмотрел на молодого парня в наушниках. Молодой парень качал ногой в такт музыке, которая звучала в его ушах.

Мальчик смотрел на чужую ногу и качал своей ногой под музыку, которую не слышал. Мне это показалось интересным: ноги разных людей качались одинаково под музыку, которую один слышал, а другой не слышал.

Парень в наушниках смотрел на календарь за спиной водителя. На календаре была фотография красного «Феррари». Очкастый дедушка близоруко разглядывал календарь с «Феррари», вероятно, высчитывал дни, оставшиеся до пенсии. Его голова мелко-мелко тряслась от старости. Точно так же тряслась голова пластмассовой собачки возле водителя.