Резидент галактики

Не спешите упрекать компетентные органы в нарушении неприкосновенности частного жилища. Во все времена всех подлунных стран и народов эти органы наблюдали за личностями, которые могли бы доставить хлопоты государственной власти. На некоторых высокопоставленных работников произвела сильное впечатление мысль о возможности напрямую следить за проделками Нормы Уайлдер, той самой, про которую директор ее родного ведомства говорил президенту, обсуждая бюджет своей конторы на очередной финансовый год: «Дайте мне вторую Шэйм, и я уволю весь персонал средиземноморского отделения». Лала в лицо знала опаснейших негодяев Европы и могла за ними наблюдать. Больше того, тревожили странные метаморфозы с вещами, окружавшими ее, а слово «амаурина», произнесенное ей накануне, странным образом ассоциировалось с таким же словом, произнесенным Андрюшей Головановым. Все эти факты обусловили тщательное наблюдение за этой странной женщиной, а Антону Самедову, капитану контрразведки, было поручено тщательнейшим образом расследовать указанные обстоятельства и попытаться войти в доверие к Лале. Вначале Антон обрадовался этому заданию. Оно показалось ему хоть и трудным, но интересным. Но с момента прихода в эту квартиру обязанности сыщика стали тяготить его. Ему претило анализировать Лалины слова, интонации, жесты, взгляды, выискивать странности в окружающей обстановке, тем более, что за последние трое суток он был в этой квартире уже пять раз. Сейчас ему хотелось просто посмеяться, поболтать, подружиться с прелестной девушкой, попить чаю…

– Только пирожных у меня нет, – предупредила Лала. – Я вообще сегодня впервые после больницы сюда зашла. Сначала думала по пути в магазин зайти, а потом мы решили такси взять.

«56–45 АГА, – промелькнуло в голове Антона, – шофер Байрамов О.»

– …Вы себе не представляете, что здесь творилось – ужас! – говорила Лала. – Они весь дом перерыли – золото искали. А мне золото – хеч! Есть оно, нет – плевать! А Гретка наоборот, от золота шалеет.

«Нерсесян Гризетта Рачиковна, – профессионально всплыло в памяти, – 42 года, тунеядствует, основное занятие – спекуляция бельем, косметикой…»

– Гришка, грит, сидит в трехкомнатной камере с телевизором! А почему мой брат должен страдать, если такая бандюга кайфует?…

«Да знаю я, – думал Антон, рассеянно следя за ее сбивчивым разговором, – и тюрьму эту наши ребята уже трясут, и Гришкины валютные связи в Риге уже всплыли, и на всех твоих дружков уже досье заведены, недолго им из страны кровь пить. И брат твой на свободу выйдет, пусть только поостынет малость. Ты мне о себе расскажи, дура с лицом Джоконды. То, что психология базарной бабы уживается с физиологией Венеры Таврической, я еще понимаю, но как твои паранормальные способности с куриными мозгами сочетаются?»

Неожиданно Лала замолчала, видимо, заметив его рассеянно-скучающую мину.

– Небось, думаешь, откуда это на меня такая трепачка свалилась? – спросила она.

Под ее пристальным взглядом Антон смешался, покраснел и подумал, что если у кого и не в порядке с головой, то именно у него.

– А ведь я трепаться не люблю, – негромко продолжала Лала, глядя на Антона откровенно изучающим взглядом. – Ты вот думаешь, что я знаю про эту жизнь? А ведь я многое знаю. Жизнь, она разная бывает, хорошая и плохая. Ой, нет, хорошая бывает, а плохой – нет. Бывает жизнь добрая, когда просто живут, едят, пьют сами по себе. А бывает злая, это когда тебе хорошо, но за счет других. Да и то, некоторые по другому и жить-то не умеют. Сам подумай, блохи кошек едят, кошки – воробьев, воробьи – червяков, те – яблоки. Вот деревья – они хорошей жизнью живут, никого не обижают. И я так хочу, но у меня не получается, – она виновато улыбнулась, – скучно. Натура у меня кошачья, женская. Ты что куришь?

Антон достал из кармана пачку сигарет.

– Ой! – обрадовалась она. – Эс-Тэ-Мориц! Ментоловые! Мои любимые!..

«Знаю, – с отчаянием подумал Антон, – твои любимые сигареты, духи, марки белья, вкусы, привычки, связи, все знаю, кроме тебя самой. И самого себя. Что со мной происходит? Почему так бешено, так неистово колотится сердце? Что за странный шум в голове? Отчего ватными стали ноги, все в глазах двоится и пляшет, кроме тебя? Почему мне так хочется, так невыносимо хочется броситься к твоим ногам и целовать их, целовать твое лицо, руки, шею…»

Огонек зажигалки заметно дрожал в его руке. Она забрала зажигалку, посмеиваясь, прикурила и положила зажигалку на столик. И тогда он взял ее за руку и почувствовал, что его точно так же, как тогда, в больнице, пронизывает сладостный ток.

Лукаво усмехнувшись, Лала высвободила руку и погрозила ему пальчиком:

– Ма-лы-ыш! Еще не вечер.

Хотя вечер уже впирал в комнату одуряющей густой синевой, и глазницы окрестных домов засветились желтоватыми квадратиками, а где-то за стеной утомленно бубнил телевизор.

– Лучше пошли, заварим чаю.

Лала пошла на кухню. Антон поплелся за ней следом, будто ненароком двинув локтем по инфракрасной фотокамере, запрятанной в безвкусно вычурной ножке торшера. «Отвечать, так за все сразу».