Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

— Сказать. Конечно. Ты бы меня сразу бросила. «Ревность — удел ничтожеств» — так ты, кажется, говорила. Что же мне оставалось? Признаться, что я ничтожество? Пополнить армию тех неудачников, которые за тобой бегают? Чтобы ты смеялась надо мной как над ними? Признаться, что я за тобой следил? Признаться, что я ночевал под твоей дверью, считай на коврике для обуви, а когда ты пришла утром, — спрятался, побоялся к тебе подойти? Я даже повеситься хотел, Юльчик. Знаешь, что меня остановило? Мысль о том, как тебя это насмешит.

— Господи… Дима… — она не знала, что сказать. — Все совсем не так… Я не такая… Я не знала… У тебя ведь тоже были какие-то девчонки…

У него блестели глаза. Он отвернулся и сказал из-за спины уже более спокойным голосом:

— Никого у меня не было. Я видеть никого не мог, кроме тебя. Это я тебе говорил, что у меня кто-то есть. На самом деле, меня от них тошнило, — он достал сигарету и закурил. — Я жениться на тебе хотел. Тупо, банально жениться. И жить вместе. И чтобы твоя мама была моей тещей.

Последние слова он произнес тихо и как-то по-детски плаксиво. Юля вытерла слезы и попыталась прочистить горло.

— Тебе надо было мне сказать, — заговорила она. — Ты бы никогда не стал для меня одним из тех… Я бы никогда…

— А знаешь, что меня убило, — перебил Сом. Он повернулся, и Юля увидела, что того нежного и понимающего Димы больше нет. Этот Дима был жестоким и он ее ненавидел. — Знаешь, что меня доконало? Все остальное я бы простил. Эти два урода. Кашин и Хаширян. Только такая сучка как ты могла заставить меня ревновать к этим двум человеческим отбросам. Поздравляю, Юля. Так хуево мне не было даже когда ты трахнулась с Кораблем, которого я считал своим другом. Ты все четко рассчитала, поздравляю. Не попадайся больше мне на глаза.

Юля оперлась о стену. Звенело в голове, трудно было стоять, и не было никаких сил спорить и что-то доказывать.

— Дай мне объяснить, — сказала она тихо, даже закрыв глаза.

— Иди ты на хуй, Юля, — отозвался Сом, уже уходя. У него был ровный спокойный голос.

И он исчез в тумане. Юля осталась одна. Шатаясь, она сделала несколько шагов, а потом потемнело в глазах, и она уселась на мокрую ступеньку у черного входа в школу. Дул пронизывающий ледяной ветер. Плавал в луже грязный желтый лист.

Теперь уже было окончательно ясно — скоро зима, это гнусно и неизбежно, и как-нибудь отсрочить ее невозможно.

* * *

Юля бесцельно бродила по городу, пока не стемнело, надеясь встретить на мокрых и холодных брагомских улицах что-то большое и интересное, или просто повидать кого-то из знакомых. Но за все это время она встретила лишь Солдата. Тот был сильно пьян и прошел мимо, ее не заметив. Вероятно, шел домой к сыну и так и не убитой Жанке.

Потом она очутилась на предпоследнем восьмом этаже этой широчайшей кирпичной громадины шизофренической архитектуры. Дом был недостроен, и Юля сомневалась, что его достроят. По предполагаемому предназначению, это не был жилой дом, скорее некий комбинат или фабрика — широкие залы, бетонные балки, две огромных ржавых цистерны на первом этаже… Это был футуристический замок. Юле нравилось здесь — среди кирпича, бетона, смолы, мусора и керамзита. Летом тут шныряли дети и бомжи, но с наступлением холодов здание пустело.

Юля достала приколоченный косой (второй за сегодня) и подкурила. После второй затяжки в глазах поплыли серебряные кольца, и Юлю отбросило к стене. Вскоре горло словно бы забило ватой изнутри. Вкус дыма уже не чувствовался. В голове вертелись строчки из какой-то песни: «Я буду лежать в окровавленной ванной… и молча глотать дым марихуаны…». Что-то такое пел когда-то Сом. Она поймала себя на том, что сидит в углу, возле окна, из которого сквозит холодом, и поет необычной красоты песню на только что выдуманном мелодичном языке. Песня была про любовь.

— Ка-ра-бу-си-пар, — пела Юля, постукивая в такт рукояткой пистолета по бетону. — Ба-ба-ба… Ба-ба-ба…

Она делала круговые движения головой, и ей казалось, что голова вот-вот оторвется и улетит. Опомнившись, она смотрела на часы, пытаясь понять, сколько времени, трижды подсвечивая и так и не поняв…

В углу что-то зашуршало. Юля тут же сняла с предохранителя. Кажется, там кто-то ходил. Юля выстрелила туда трижды (каждый раз зачем-то вскрикивая «Ай!»). Грохот выстрелов долго эхом кочевал по этажам. Юля вскочила, побежала туда куда выстрелила, ничего там не обнаружила, заблудилась и расстреляла куда-то остаток обоймы.

Очутившись возле какого-то окна, она вдруг поняла, что сейчас здесь будут менты, а потому вытерла на пистолете отпечатки пальцев, вновь схватила его рукой и выкинула из окна как можно дальше.

Потом она надолго задумалась. Каждая мыслеформа была отрывистой вселенской мудростью, недоступной смертным: