Резиновое солнышко, пластмассовые тучки

— Окей? — переспросила Юля.

— Окей, — согласился Гена угрюмо.

— Не вешай нос, ладно? Захочешь с кем-то поговорить — поговори со мной. Я знаю как эти уроды могут достать. Но ты их не бойся. Они все дешевки. Каждый рисуется крутым, а на самом деле говно полное. Главное помни — я твой друг…

Она замолчала. По мокрой асфальтовой дорожке, петляя между каштанами, к дырке в заборе направлялся Горик. Он был в грязноватой ядовито-желтой ветровке еще советского производства; за спиной подпрыгивал при каждом шаге старый красный рюкзак; из-под нелепой клетчатой кепки разбегались во все стороны сальные черные кудри.

— Да… — растеряно заговорила Юля. — Я твой друг…

Генка молча курил и вроде бы не заметил ее странной паузы. Казалось, он о чем-то задумался.

— Давай я запишу тебе свой телефон, — предложила Юля.

Генка удивленно на нее посмотрел. Она порылась в рюкзаке, откопала там ручку и вырвала лист из тетради по биологии.

— Вот, — сказала Юля, записав номер и протягивая лист Генке. — Звони, когда хочешь.

— Спасибо, — пробормотал Гена. Он выглядел ошарашенным. — Спасибо…

— Ладно, мне пора, — она увидела, как Горик пролез в дырку. — Увидимся. Звони.

Она обняла его и, встав на цыпочки, поцеловала в мокрую прыщавую щеку. В последний момент Генка догадался чуть наклонить голову. Он явно не ожидал такого поворота событий.

Юля выбросила окурок и пошла к дырке в заборе, оставив мальчика в состоянии аффекта.

— Я позвоню, — крикнул он ей в спину.

Она не реагировала. Обрел дар речи, подумала она с удовольствием.

Жалость к Генке успела полностью выветриться из Юлиной души. Юля чувствовала себя, как шахматист-победитель: шах и мат. Она вспомнила Генкины глаза, полные щенячьей преданности и щенячьего же восторга, и улыбнулась. Придет время, и щенок станет волкодавом. И будет грызть за нее глотки.

Юля нырнула в дырку в заборе.

Она не оборачивалась, но и без этого знала, что Гена зачарованно смотрит ей вслед.

3. Горик в третий раз прочел все тот же абзац, и снова ничего не понял. Книга была интересная (какая-то повесть Клиффорда Саймака), но Горик целиком погрузился с собственные невеселые мысли. Он отложил книгу и с головой и руками лег на письменный стол дяди Себастьяна. Горбатая настольная лампа уставилась на таракана на стене своим единственным желтым глазом. Таракан на секунду замер, потом пополз к книжному шкафу, опухшему от всевозможной литературы — научной, художественной, всякой. Там Горик нашел Клиффорда Саймака, там же он находил и Рэя Бредбери, и Марка Твена, и Жюля Верна, и много чего другого. Там были журналы, была килограммовая энциклопедия, были книги по истории… Больше ни у кого не было книг. Только у дяди Себастьяна. Господи, когда он уже приедет…

С ним легко. С ним понятно. Проблемы сдуваются, становятся меньше. И выясняется, что не все так страшно, и в полной тьме приоткрывается вдруг невидимая раньше дверь и на лицо ложится полоска света…

Горик встал и немножко походил взад-вперед. Сильно здесь не расходишься: дядя Себастьян переоборудовал под свою комнату кастелянскую, размером с одиночную камеру. Шкаф с книгами, стол и маленький диванчик занимали все место. Горик выключил свет, лег на диван и закрыл глаза.

Заснуть было невозможно — из коридора доносило множество разнообразнейших звуков. Разноголосо орал издалека телевизор. Судя по звукам, там либо кого-то медленно убивали, либо очень жестоко насиловали. На кухне разрывался кипящий чайник и дико скрежетал многострадальный холодильник. Было слышно, как его все время открывают, безуспешно что-то в нем ищут, и яростно захлопывают, мстя ни в чем не повинному электроприбору за убогость своих кошельков. За стеной многотонно бубнило радио — хотелось взять молоток и заткнуть его навеки. В другом конце коридора, в комнате дяди Резо и тети Тамары отчаянно и вдохновенно пьянствовали. Слышалась армянская ругань вперемешку с русским матом. Звенели бутылки. Зачем-то визжали женщины — быть может, их били, а быть может, они визжали просто по привычке. Кто-то прошел мимо комнаты дяди Себастьяна, шумно отрыгнул и саданул плечом в дверь, вероятно споткнувшись. Горик замер. Кто-то матернулся и прошел дальше, закрывшись в туалете. Горик выдохнул. Никто не знал, что он здесь, и никто не должен был знать. Дядя Себастьян перед отъездом отдал Горику ключ и сказал: «Приходи и закрывайся. Но так, чтоб никто не видел».

— Го-о-орик! — заорал издалека пьяный отец. — Горик, мать твою, ты где? Горик, гандон ты рваный! Сюда иди!

Горик отвернулся к стене. Настроение было настолько паршивое, что хотелось плакать. Но он уже забыл как это делается.

Кузя его достал. Кузя действительно его достал. Пора было принимать меры.

В пятницу первыми двумя уроками стоял труд. Обычно предмет был раздельным: девочки шли в кабинет труда на третьем этаже, где их учили шить и еще готовить, а мальчики спускались в подвал, где их встречал трудовик Василий Федорович, по кличке Синяк. Но на этот раз девочки никуда не уходили — пришла похожая на ошпаренную кипятком ворону женщина-завхоз и погнала весь класс в подвал к Синяку.