Резня на Сухаревском рынке

Он развернулся и пошел в сторону своего Лазаревского переулка, оставив Архипова в полном замешательстве. Тот не мог понять причины столь резкого превращения Ивана Федоровича — его поведение теперь было совершенно не похоже на прежнее.

«Может быть, он сам понял, что я не собираюсь приближать его к себе? — подумал Захар Борисович. — Может, он обиделся? Как бы не стал мне теперь мстить».

6 Марьина роща

— Возьми револьвер, что ли? — сказал Скопин Мирону, наливая себе рюмку водки.

— И что я с ним буду делать? — брезгливо сморщился денщик. — Лучше ты возьми. Нельзя так и ходить без оружия-то! Зашибут.

Скопин сел на стул и положил ногу на ногу.

— Ну хоть что-нибудь возьми.

— А вот бебут возьму. Самое то, если в тесноте, — сказал Мирон, снимая с ковра длинный чуть изогнутый кинжал, которые казаки со времен начала Кавказской войны делали в виде укороченных шашек, в ответ на «камы» — прямые кинжалы горцев.

— Хорошо, — кивнул Скопин и выпил. — Только ты это… На всякий случай. Я вообще-то разговаривать иду, а не резать руки и ноги.

— Ничего, — ответил Мирон, пристегивая бебут к поясу. — Так оно солидней и для разговоров пользительней. Ну как?

— Хорош! — одобрительно кивнул Скопин.

Мирон и вправду выглядел так, как надо. Специально для похода в Марьину Рощу он вытащил из сундука свой казачий мундир и папаху. И теперь выглядел так, что хоть сейчас — в Его Императорского Величества конвой. Вот только рыжая с обильной сединой борода выдавала в нем уральские корни. А не зря яицких казаков после Пугачевского восстания переименовали в уральских — чтобы даже имени яицкого, вольного, не осталось на белом свете. Куда уж уральцам в конвой? Там пусть ходят лазоревые, атаманские казаки с Дона!

— Пошли, что ли? — спросил Скопин, поднимаясь и застегивая свою черную судейскую шинель.

— Пошли.

Под мелким моросящим дождиком они на своих двоих добрались до начала Шереметьевской, прошли через уже не работающую заставу вала и свернули направо — в Четвертый проезд.

— Вон там, — указал Скопин на серый от дождей и непогоды забор с висящей на одной петле калиткой.

Из калитки выбежала дворняга — черная, но с коричневыми подпалинами и остановилась, молча глядя на пришельцев.

— У, злая небось, — сказал Мирон. — Гляди, не брешет. Значит, сзади зайдет и укусит.

— Так прикрой меня, — предложил Скопин и пошел прямо на собаку. Та отбежала в сторону и подождала, пока люди пройдут.

— Ну что? — спросил Иван Федорович.

— Идет за нами.

Скопин прошел грязный, заваленный тряпками, осколками стекла, сломанными скамейками и табуретками двор без единой клумбы или грядки, поднялся по трем ступенькам хлипкого крыльца и постучал в дверь.

— Хорошо, не стемнело еще, — сказал сзади Мирон. — Я бы в темноте сюда не совался.

— Да ладно! — откликнулся Скопин и постучал еще раз. — Тут тоже люди живут.

— Люди-то они люди, — согласился Мирон, не выпуская собаку из поля зрения. — Да только похожи на вот этого барбоса — вроде как смирные и тихие, не тявкнут, не гавкнут, а только ты отвернешься — кинутся прямо в горло! Потому как чужой тут — это твоя законная добыча.

— А везде так, — сказал Скопин и снова постучал — теперь в полную силу. — В каждом околотке по вечерам стоят молодые. Чуть чужой идет — по морде.

— По морде — это ничего, — ответил Мирон. — Это традиция. У нас тоже вроде как все христиане, да все свои. А если что — так парни одной станицы идут бить парней другой станицы. Но это ж — для молодых, для удали. А когда ты постарше — тут другое дело. А тут, Иван Федорыч, не то.

— Да что там, умерли все, что ли? — с досадой сказал Скопин.

Вдруг окошко справа открылось внутрь, словно провалилось, и женский хриплый голос спросил:

— Ты чего колотишь? По башке захотел? Иди отсюда! Сейчас мужика своего позову.

— Это Кольку-то Надеждина? — спросил Скопин. — Так нет его дома. Весточку я от него принес.

— Весточку? — спросил женский голос. — А чего с ним?

— Впусти — узнаешь.

— А что за шинелька-то на тебе? Не разберу. Ты из полиции, что ли?

— Нет, — ответил Скопин. — С железной дороги я.

— А. Путеец. Ну, если так, то пущу. Это другое дело.

Скопин подмигнул Мирону, и в этот момент собака стремительно атаковала казака. Но тот ловко двинул ей сапогом в челюсть с такой силой, что псина все так же молча отлетела на груду гнилой соломы, увенчанную перевернутым дырявым тазом.

Послышался скрип, и перед Скопиным в темном дверном провале возникла грузная женщина, одетая в старое клетчатое пальто. Седые волосы выбивались из-под криво повязанного темно-красного платка с большими зелеными розами. Глаза женщины слезились, пахло от нее перегаром и мочой. Вероятно, зрение у нее было совсем плохим, потому что пуговиц с судейскими орлами на шинели Скопина она так и не увидела.

— Иди внутрь, — прохрипела она. — А собаку не боись, не укусит.

Тут она заметила Мирона.

— А это кто? Абрек, что ли?

— Абрек, — кивнул Скопин. — С Кавказа.

— А не зарежет? — махнула опухшими пальцами баба.

— Нет.

— Ну и он пусть идет. Только дальше сеней я вас не пущу. Не прибрано у меня.