Рябиновая Гряда (Повести)

В летние месяцы мы с ней живем у свекрови в Родниках. Там и любовь моя и боль моя — могилка Лаврика. На всем кладбище самая она приглядная, цветы на ней от ранней весны до поздней осени. Ухаживаешь за ними, зовешь: мальчик мой, полюбуйся.

Не дозовешься.

У мамы свои печали. Перебирает старые Люськины куклы, зовет их нашими именами. Слышу, горюет:

— Бледный ты, Санечка, надо бы кашки с молочком тебе. Ужо достану. Миша в жару опять. А ты угомонись, Таня, не плачь, Витеньку разбудишь.

Ночью у нас не гаснет «лилия», розовый, тихо сияющий цветок света. Проснешься, — мама лежит на самом краю постели к стене лицом. Встаю, пытаюсь подвинуть ее к середине. Она оглядывается на меня и шепчет, чтобы я не мешала.

— Маленький тут у меня.

Святые материнские грёзы.

Нынче весной написала я братьям и в Васильков Проне, что, может, недолог мамин век, приезжайте свидеться и погостить. Чего, мол, откладывать, ко Дню Победы и соберемся.

Будто по старшинству, первым отозвался Сергей. И рад бы повидаться, говорилось в его письме, но вследствие болезни супруги приехать не имеет возможности. Письма у него были всегда похожи на доклады по начальству: четкие, суховатые, с канцелярскими оборотами. Так и на этот раз. Настоящим доложил, что вышеупомянутая супруга находится в состоянии паралича, выразившегося в потере двигательных и речевых функций. Деловито добавил, что больная, по мере сил, использует зрительную функцию и смотрит все телевизионные передачи, включая «Будильник», футбол и «Спокойной ночи, малыши».

Первым приехал Иван, прикатил с Анной Ефимовной на собственной машине. Последняя марка «Жигулей». Все мы вышли к подъезду и маме помогли сойти. Не успели как следует поздороваться, Иван расхвастался машиной: на ходу легкая, тормоза берут мертвой хваткой, сцепление на большой палец…

Анна кивнула на него и словно бы с недоумением сказала, что продали ему такую из уважения.

— «Лада». За границу продать ладили, да, видно, пусть, мол, Иван Астафьич потешится. В почете мой чертушка, куда там! Как шестьдесят стукнуло, уж юбилеили, юбилеили… Собрание было, речи. Орден Трудового дали. Волжский, говорят, рабочий класс.

Иван засмущался — «Хватит!» — но видно, что и машиной и похвалами доволен. Металлические зубы блестят, седые волосы отливают серебром, по лицу перебегают отблески никелевых деталей «Лады».

Митя потоптался около машины, кругом обошел, почтительно потрогал ручки дверей.

— Богато живет рабочий класс.

— Не жалуемся, — снисходительно ответил Иван, довольный и тем, что обставил своего ученого зятя. — Обзаводись. Или боишься, критику сочинять не даст?

— Пожалуй.

— Это уж будь покоен: не даст. Уход, расход… Прорва. То камера лопнет, то аккумулятор сел. Никакие романы в башку не полезут.

— Связался-то зачем же?

— Фанаберия. Один приятель гоняет по Кузьме на «Запорожце», дай, думаю, «Жигулями» ему нос утру. Ну и сынам потеха. Опять же сюда. Зальемся, говорю, Ефимовна, ошарашим.

Анна с притворным возмущением пожаловалась, что гнал чертушко, так гнал, дух у нее захватывало. Иван уверял, что скорость была нормальная.

— Могу доказать. Таня, Дмитрий Макарович, пожалуйте. Маму в середину. А ты, Ефимьевна, рядом со мной, на спидометр поглядывай. Куда желаете? За город? Поехали.

Мама не наохается. Домик как домик, — скамьи, окошки, потолок, только печи нет, а несется, куда ее Ванька захочет. Ну не сказка ли? Даже Митя, к технике совсем равнодушный, завистливо поглядывал, как Иван лихо наматывал километры.

Проня со своим Миколой на такси приехали с аэровокзала. Мама поверить не может, что по воздуху доченька прилетела и на землю спустилась из-за облаков. Микола не впервые у нас, но все еще стесняется. Скажет что-нибудь и покраснеет, — никак у него слова в точности по-нашему не выходят. И еще он руки не знает куда девать, темные они от несмываемой краски. На кожевенном заводе работает, белые там, может, у одного директора да его секретарши.

Думала, не будет Володи. Винит он себя, что когда мама у него жила, не мог ее от Натальиных обид защитить. Та раскричится на беспомощную старуху, рот нароспашь, он в сторонку глядит, будто не слышит.

Приехал все-таки. Слышу, уговаривает маму не держать на него зла за старое, а мама твердит, что на детушек она не в обиде, злого слова от них не слыхивала.

Наконец и Паня на пороге. Измызганный плащишко и все та же фетровая шляпа. Невольно прикидываю, сколько же годков ей, бедняге.

Ни разу еще в нашей просторной квартире не было так тесно и шумно. Раздвинули стол во всю ширину, уселись локоть к локтю, как много лет назад на Гряде. По такому случаю грешно было зелья-веселья не выставить. Тятеньку помянули, Витю, Мишу, здоровья пожелали маме.

Канун Дня Победы. Начали вспоминать, кто и где в этот день был на второй год войны, на третий…

Позвонил Вася. Так и так, говорю, семейная ассамблея, приезжай. Слышу: есть приехать! Является с фотоаппаратом через плечо, в руке авоська с бутылками. На этот счет парень у меня не промах.