Рябиновая невеста

Она любила разговаривать сама с собой во время работы или в поездках. С лошадью, с деревьями и травами. С птицами. Если спрашивать у Великой Эль, то она всегда отвечает. Не словами, но знаками, подсказками, приметами. Лист с дерева упадёт, застрекочет белка, тучка набежит на солнце, или, как с этим монахом — ворон подскажет…

Вот и сейчас она надеялась, что чары помогут. Откликнутся на её вопросы. Но в избушке Тильды стояла густая тишина, и Олинн, вздохнув, встала и отправилась к очагу. Пора заняться едой.

Она решила сегодня остаться здесь и заночевать. Во−первых, из−за этой серебряной звезды. Мало ли что это было, лучше тут переждать, чем ехать в замок. А во−вторых из−за монаха. Вторые сутки в болезни обычно самые тяжёлые, и если к третьему дню больной не умрёт, то и дальше выкарабкается. А потом придёт Тильда, и она оставит выздоравливающего ей.

Интересно, как монах отнесётся к тому, что его выходила вёльва?

Олинн прыснула со смеху, помешивая похлёбку в котелке, и, посмотрев через плечо, произнесла, обращаясь к своему больному:

− Ну ты уж прости, что спасает тебя не твой бог, а ведьминские травы и мази. Но может, они прочистят тебе ум, и, вернувшись к своим братьям, ты расскажешь им, что не надо сжигать наши священные места и убивать наших знахарей. И королю своему скажешь, чтобы не шёл за Великие болота, а то сгинет.

Торвальд заглянул в избушку — принёс ещё дров для очага и спросил, кивнув на монаха:

− Жив ещё?

− А ты ждёшь не дождёшься, что он умрёт? — усмехнулась Олинн. — Из моих рук ещё никто не уходил в Тёмный Чертог, думаю, и для него час ещё не настал.

− Зря ты не слушаешь меня, пичужка! Ох и зря! — Торвальд задумчиво погладил усы и сделал шаг назад, так, чтобы стоять за порогом ведьминской избушки. — Не нравится мне этот монах. Не похож он как-то… на божьего человека.

− Чем же не похож?

− Торквес у него на шее, видишь?

Олинн тоже обратила внимание. Грубо сделанный обруч, из тёмного металла, из того же, что и солнце. Витая основа, словно два сплетённых между собой болотных ужа, заканчивалась сцепленными медвежьими лапами. Торквесс этот снять можно было только в кузнице, и он больше напоминал ошейник, чем украшение.

− Может, это тоже наказание такое? — спросила Олинн, снимая похлёбку с огня. — Ну, знаешь, вроде как за старую жизнь? Помнишь того монаха, который огромный ключ на шее носил? Ну, вот и это что-то вроде. Я вот ещё подумала, может, он в рабстве был? Видишь, следы от кандалов? Наверное, он бежал, а в божьего человека переоделся при случае.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​

− Может, и так… А может его подослали сюда… разведать что тут, да как. Да узнать обходные пути вокруг болот. Ладно, пичужка, как очнётся твой монах, так отвезём его в замок — пусть расскажет, как сюда попал.

Вечером Олинн зажгла свечи в осколках глиняных плошек и, осторожно присев рядом с монахом, потрогала его лоб. Он всё ещё был горячим, и губы мужчины потрескались от жара. Пил он мало, за всё время она смогла едва ли треть кружки в него влить. Она принесла деревянную ложку и, набрав немного отвара, поднесла к его губам, произнеся, почему-то шёпотом:

− Пей. Ну же, выпей немного. Или высохнешь, как берёзовый лист по осени. Давай же, ну! Что же ты какой упрямый!

Губы чуть приоткрылись, и ей удалось влить, наверное, половину ложки.

− Ну вот. Теперь ещё одну, − Олин снова зачерпнула отвар.

− Илли… Ли… Лия… Илли…

Монах зашептал тревожно и заметался на подушке, мотая головой из стороны в сторону, а потом вдруг схватил Олинн за запястье, да так крепко, что чашка с отваром вылетела у неё из рук и покатилась по каменному полу.

− Да что же ты делаешь! — воскликнула Олинн, отчаянно пытаясь выдернуть руку из цепкого захвата.

− Ллли… Лия… Иллия…

Монах приподнял голову, словно пытался что-то ей сказать, но тут же упал на травяную подушку и разжал руку. А Олинн в испуге отскочила к другой стене.

− Ох, Луноликая! — пробормотала она, потирая запястье. Синяки теперь останутся. — Вот вам и спасибо за гостеприимство эйда Олинн! Грубиян! Не рука, а медвежья лапа! Вот так и буду тебя звать! Бьорном![18]

Ну, а что? Медвежье имя ему подходит как нельзя кстати.

Глава 2

Ночью Олинн глаз почти не сомкнула. Монах метался в лихорадке, что-то бормотал и, наверное, разбил бы и голову о каменный пол, не будь её рядом. И в чём причина такой сильной лихорадки, Олинн понять не могла. Раны его выглядели хорошо, и всё шло лучше, чем она ожидала. Может он так сильно ударился головой поэтому?

Но, как ни странно, стоило ей присесть рядом на лежанку и заговорить, как он успокаивался, будто и в самом деле слышал её голос. А когда она вытирала пот с его лица, то снова схватил Олинн за руку, но уже не так сильно, как в прошлый раз, хотя всё равно цепко, и долго её не отпускал.