Рябиновая невеста

− Да ладно тебе, я не пропаду, − улыбнулась Олинн, − придёт время, найду себе кого−нибудь. А сейчас мне ехать пора.

− Когда оно придёт, твоё время? Тебе уже девятнадцать! Ещё год и всё! — воскликнула Фэда. — Ты вчера не ночевала в замке, а сегодня будешь? Я хотела ещё с тобой поговорить.

− Нет, − Олинн на мгновенье задумалась, − сегодня я тоже, скорее всего, не вернусь, − надо съездить в дальнюю ситту. Проверить, сколько рыбы навялили и накоптили. Пока сухо, надо всех поторопить, а то эйлин Гутхильда будет потом меня ругать. Да и отец писал… Так что я заночую у Тильды в избушке, скорее всего… И она мне обещала ещё кое−какие снадобья…

Олинн чувствовала, как даже краснеет от этих слов. Ложь ведь. И почему ей так стыдно вдруг за то, что она утаивает от Фэды истинную причину? Раньше между ними не было тайн.

− Как ты можешь ночевать у этой вёльвы?! Вот не понимаю! — выдохнула Фэда и даже всплеснула руками. − Я боюсь эту болотную старуху… А как ты не боишься? От одной её избушки дрожь пробирает! А уж рога эти красные на дверью, б−р−р−р! Как вспомню их, так мороз по коже!

− А чего мне бояться? — усмехнулась Олинн. — Я же полукровка. А она мне как тётя.

​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​​

− Ой, ладно! Какая тётя! Ты−то совсем не такая! Мало ли, какое колдовство она творит!

Олинн только пожала плечами. Как объяснить Фэде, что для таких, как Олинн, то, что люди называют колдовством, часть их жизни и натуры? Жаль только, ей от этой части досталась самая малость. Да и от той больше вреда, чем пользы. Не умеет она, как Тильда, гадать на крови животных, не видит в этом ничего. А от волшебного эля из грибов, которыми Тильда однажды её напоила, её только рвало три дня, и никаких видений, как у вёльвы, у неё не было. Ни в пламени жертвенного костра, ни в болотной воде, нет для неё тайных знаков. Лишь слабые отголоски леса, вот и всё, что она слышит и видит.

− Не говори ерунды, она всего лишь знахарка! От лихорадки−то ты не боишься пить её снадобья? Ну так вот, и не думай об остальном, − снова пожала плечами Олинн.

−Знаешь, она по весне отцу предсказывала всякое, − задумчиво произнесла Фэда. — Плохое…

−А ты откуда знаешь? — удивилась Олинн.

−Э−э−э… Да просто… Слышала… как отец с матерью разговаривали, − ответила Фэда как−то нехотя.

−И что она предсказала?

−Да, забудь! — отмахнулась Фэда. — Всё хорошо будет!

И Фэда снова защебетала о свадьбе, о платье и о том, как все съедутся на пир. А Олинн почти не слушала её. Вспомнился ночной кошмар. И слова сестры о том, что вёльва предсказывала плохое, вплелись ещё одним узором в разрастающееся в душе чёрное кружево тревоги.

Когда Олинн наконец−то освободилась от хозяйственных дел, день начинал клониться к вечеру. Но едва хотела уйти, как на пороге её поймала Гутхильда и долго и нудно давала указания на завтрашний день. А когда ей всё−таки удалось вырваться из цепких рук мачехи, солнце уже коснулось границы сопок на другом берегу Эшмола. Олинн разыскала Торвальда и велела седлать лошадей. Придётся торопиться! И понять не могла, почему так спешит в избушку Тильды.

Она прихватила с собой еды и в замке всем сказала, что завтра будет только к вечеру, а может, и послезавтра к утру. И всю дорогу странное тревожное предчувствие не давало покоя. Не то, чтобы это было предчувствие чего−то плохого, а скорее, необъяснимое беспокойство. Вот только о чём?

Все эти знаки вокруг… Ворон. Серебряная звезда. Дурной сон. Слова Фэды…

Всё только усугубляло тревогу в её душе. И она очень надеялась, что сегодня Тильда вернётся и ей удастся с ней поговорить. Но напрасно: вёльвы всё ещё не было, а монах спал.

Олинн осторожно вошла в избушку, положила сумки у очага, зажгла свечи и присела рядом, рассматривая его. Видно было, что он ворочался во сне, отбросил плед, кое−где сбились повязки, но выглядел сегодня, определённо, лучше. Олинн дотронулась до его лба тыльной стороной ладони — жар почти спал. Убрала повязки и удивилась, как быстро зарастают раны монаха.

− Ну вот и хорошо, − прошептала она и принялась готовить ужин.

Вынесла плошку с едой Торвальду, который расположился на пригорке — он, по−прежнему, не хотел заходить в избушку вёльвы. А когда шла назад, глянула на избушку и вдруг остановилась перед дверью, как вкопанная, вспомнив слова Фэды.

«А уж рога эти красные на дверью, б−р−р−р! Как вспомню их, так мороз по коже!»

Насколько знала Олинн, её сестра была у вёльвы последний раз ещё в детстве, когда та лечила её от испуга. В тот год отец притащил в замок медвежонка на потеху, да посадил его в яму на цепь. А Фэда как−то умудрилась пробраться к нему мимо нянек, не удержалась на краю и упала в яму. От испуга она две недели не говорила, и ярл сам лично повёз её к вёльве. Что делала Тильда, Олинн не знала, но говорили, что после этого Фэда заревела в голос и ревела так полдня, но потом снова заговорила. Вот только вёльву она с тех пор боялась даже больше, чем медведей.