Рябиновая ночь

Возле Урюмки парни спешились. Были они уже все без масок, веселые, оживленные. Дарима, смущаясь, старалась не смотреть на них.

— Выше голову, Дарима, — улыбнулся Олег, — мы тебя в обиду не дадим.

— Напугалась небось? — рассмеялся Сергей.

— Напугаешься. Налетели как сумасшедшие.

Через десять минут Федор скомандовал:

— По коням!

Точно ветер, ворвались парни в село, галопом промчались по улице. А за ними из дома в дом летела весть:

— Дариму украли…

— Федор Дариму украл…

Всадники въехали в ограду. Федор, наклонившись в седле, поставил Дариму на землю, потом спрыгнул сам.

— Прошу тебя, Дарима, в свой дом.

В небольшой комнате уже был накрыт стол. Федор усадил Дариму на почетное место.

— Друзья, пусть с сегодняшнего дня для всех вас Дарима будет сестрой.

— За нашу пленницу! — поднял бокал Олег.

Вскоре в ограде послышались голоса девчат. Олег подошел к двери. На пороге показалась Анна. Олег преградил дорогу:

— Пропуск.

— Ах вы злодеи! Дариму украли, да еще им и пропуск подавай!

Анна чмокнула Олега в щеку, и девчата гурьбой ввалились в дом.

— Отдавай нам именинницу, — шумела Дина.

— Была ваша именинница, стала наша пленница.

На миг Олег встретился глазами с Диной. Его взгляд говорил: «Скоро и наш черед».

— Девчата, прошу к столу, — пригласил Федор.

Дина увидела Петьку.

— Петя, и ты в разбойники записался?

— Но-о-о.

Анна подсела к Дариме.

— Поздравляю.

— У меня голова кругом идет. Не знаю, что делать.

— Все хорошо, Ласточка.

— Сергей, где баян? — спросила Зина.

— Здесь баян.

— Музыку хочу.

— Будет музыка. — И Сергей взял первые аккорды.

В контору Алексей пришел рано. К девяти часам он уже провел планерку, отпустил специалистов и, оставшись один, закурил. Дожди перепутали все его планы: планировал к концу сентября закончить уборку, создать три отряда и организовать вывозку перегноя на поля. Но дожди украли больше десяти дней.

Алексей посмотрел в окно. По небу бежали облака. Секретарь райкома просил не оставлять излишек семенного зерна. Некоторые колхозы сеяли такими семенами, которые больше пригодны для фуража. Такой и урожай у них — четыре-пять центнеров с гектара. Три хозяйства добились разрешения получить семена в Озерном и уже начали их вывозку.

«А что, если попросить у них комбайны на гусеничном ходу? — думал Алексей. — Иначе нам до заморозков не управиться с уборкой. В падях земля раскисла. Там кони вязнут, не то что комбайны».

Алексей посмотрел на телефон. Снял трубку, подержал, положил на место, махнул рукой: решил съездить в эти колхозы. Но распахнулась дверь, стремительно вошла Нина Васильевна.

— Ну, здорово, председатель.

— Здравствуйте, Нина Васильевна. Садитесь.

Нина Васильевна села за приставной стол, окинула внимательным взглядом Алексея.

— Алеша, никак, куржаком виски тронуло?

— Малость прихватило. Видно, не на пользу пошел председательский хлеб.

— А в хлебе ли дело? Все-таки уехала Катя…

— В неурочный час председателем стал, — потер подбородок Алексей.

— Это почему?

— Никто меня ни в чем не упрекнул. А вот иду по селу, спиной взгляды чувствую: осуждают. Значит, и верить в меня не будут. Вот оно как дело-то обернулось. А без веры этих людей я ничего не сделаю. Вот когда стал Алешка-сирота. А будь я простым трактористом, сказали бы: «Разошелся с женой. Подумаешь, невидаль какая. Перебесятся, дружней жить будут».

— Простой тракторист… — повторила Нина Васильевна. — Алеша, не бывает простых-то людей. Это какой-то журналист или писатель для красного словца придумал. И пошло это слово гулять по газетам, зашумело по радио: «Простой советский человек… Простой труженик… Простая советская женщина…»

А я, брат, на своем веку этих простых людей повидывала. Иной раз придет к тебе мужичок в телогрейке, кирзовых сапогах, в облезлой шапчонке. Вроде посмотреть не на что. А у этого простачка под телогрейкой дюжина орденов да медалей. А загляни к нему в душу, перед тобой такой человечище, диву даешься. Для него человеческое достоинство превыше всего. Он легче смерть перенесет, чем бесчестие. Да и откуда ему быть простым-то? Этот человек в трудную годину не раз собой Россию закрывал, города и села построил там, куда только дикие олени ступали, корабли в космос отправил. Вот и получается — простота у этого мужика в его величии. Верно, он не хнычет, не жалуется, что бывает ему тяжело, да только когда ему хныкать-то, мир-то без его рук темнотой покроется.

— Нина Васильевна, вы меня правильно поймите. Я с детства не умею хныкать. О другом я хочу спросить: как мне теперь доверие людей вернуть? Без этого мне здесь делать нечего.

— Спасибо, Алеша. Теперь я за тебя спокойна. Прости меня. Но когда я увидела седину твою, обрадовалась. Ко мне-то ты что не заходишь?

— Да что заходить? Немного одному надо было побыть. Вы-то как живете?

— Вот пришла к тебе. Машину бы мне на завтра.

— Не за ягодой собрались?

— В Зареченск, Алеша, переезжаю… И ты знаешь, волнуюсь, как девчонка. Две ночи заснуть не могла.

Алексей улыбнулся.

— Ты это что? — насторожилась Нина Васильевна.

— Я вас никогда такой не видел.

— Какой?

— Такой молодой и счастливой.

— Ты уж скажешь, — смутилась Нина Васильевна.