Читаем Рябиновая ночь полностью

— Я, дедушка, по матёме лучшие всех учусь. Иннокенша, учительница, еще не успеет задачу задать, а я уж ее решу.

— Тогда совсем нельзя худо учиться. На то и талант, чтоб познать науку. А иметь крылья и не летать, однако, польза небольшая.

— Да я исправлю тройку.

Дед развязывал щиты, а Максимка их поддерживал, чтобы не упали, и составлял к столбику.

— Отец что делает?

— С дядей Алексеем какие-то новые машины привезли. Учат трактористов работать на них.

— Ты видел эти машины?

— Нет.

— Худо живешь, Максим. Так в жизни ничего знать не будешь. В другой раз посмотри, потом мне расскажешь.

— Ладно.

Разобрали один дворик, щиты снесли в кошару.

— Деда, ты мне обещал показать живого табунщика из кости.

Максимка бросил нетерпеливый взгляд в сторону домика. Там в углу ограды стояла объемистая юрта, обтянутая кошмой. К ней от столба тянулись два провода. Это была мастерская Батомунко, и вход в нее был всем запрещен.

— Однако пойдем, погляди.

Максимка с трепетом переступил маленький порожек. В юрте было сумрачно. Дед включил свет. У Максимки дух захватило. На столе, что стоял посредине, лежали разные инструменты и что-то бугрилось под серой тряпицей. Вокруг большого стола еще несколько низеньких узеньких столиков, похожих больше на лавки. На них лежали ножи в серебряных оправах, позолоченные женские украшения, костяные трубки, рожки с позолоченными цепочками и еще какие-то штуки, которым Максимка и названия не знал.

Но больше всего Максимку поразило седло. Оно лежало на специальной подставке, точно на спине коня. Луки из мореного дерева украшены серебром. Подушка из красной кожи, на ней белый коврик. Тут же висела наборная уздечка, она вся горела при свете ламп.

— Кому это? — невольно вырвалось у Максимки.

— Ты видишь белый коврик?

— Да.

— По бурятскому обычаю белый коврик стелют самому уважаемому человеку. Седло я сделал для Баирмы. Нина Васильевна просила. Летом, когда шерсть сдадим, ягнят отобьем, праздник чабанов будет. Колхоз подарок Баирме сделает. Она заслужила.

— Ни у кого такого седла нет, — упавшим голосом проговорил Максимка.

— Тебе тоже седло сделаю. Только у батыра суровая жизнь. Таким и седло должно быть.

— Спасибо, дедушка, — у Максимки радостно заблестели глаза. — А где табунщик?

Батомунко осторожно убрал со стола тряпицу.

— Ух ты!

Табунщик на всем скаку заарканил дикого коня. Тот взвился свечой, пенистым гребнем отлетела грива, раздулись ноздри, сечет он воздух крепкими копытами. В посадке табунщика, в движении руки, каким он натянул аркан, лихая удаль.

— Это же дедушка Дашибал Мунхэ, — удивился Максимка.

— Маленько на Мунхэ похож, маленько на других табунщиков.

— Деда, а кто тебя научил все это мастерить?

Батомунко сел на табурет, рядом Максимку усадил.

— Однако по-разному люди рассказывают, — заговорил Батомунко. — Одни сказывают, было это поколений пятнадцать назад, другие спорят с ними, говорят, совсем это недавно было. Только одно правда, раньше люди не умели с металлом обращаться. Ножи и наконечники к стрелам из камня и кости делали. Потом с неба спустились девять братьев, девять кузнечных дел мастеров. Они-то и научили людей красоту в металле увидеть.

Мои предки все кузнецами были. А дедушка моего дедушки у самого старшего из небесных кузнецов Божинтая учился. А я это ремесло от отца и деда перенял. А дед мой был самый большой мастер в Агинской степи.

Как-то один раз нойон решил посмотреть искусство кузнецов. Приехали они к нему со всех концов степи, привезли свои изделия. Только дед мой явился с одними инструментами.

— Пошто ты ничего не принес? — спросил его нойон.

— Как так? Я свои самые дорогие изделия всегда с собой ношу.

— А где они?

— Вот.

И дед протянул руки. Мастера давай насмехаться над ним. В это время собаки из чащи дикого козла выгнали. Куда он ни побежит, везде люди. Метался, метался и прыгнул через юрту нойона. Пока козел летел над юртой, дед сковал золотые подковы и подковал козла на все четыре ноги, рога серебром украсил, а в концы их дорогие камни поставил, вспыхнули они ярким огнем.

Коснулся козел земли раз, другой и исчез за холмами.

— Вот моя работа, — показал дед в сторону убежавшего козла. — Когда ее посмотрите и оцените, тогда мне скажете.

Взял дед инструмент, поклонился мастерам и ушел. С тех пор стали его звать Гурахан-мастер, подковавший на скаку дикого козла.

— Деда, а ты меня научишь? — несмело спросил Максимка.

— Если душа у тебя горячая, глаз острый, рука верная и терпение великое, то научу.


…Экзамены по агрономии у семеноводческого отряда принимали Нина Васильевна, Алексей и Арсалан. Все было как в серьезном учебном заведении: заходили по пять человек, готовились и отвечали.

Анна сдала экзамен первой и теперь болела за товарищей. Дина чуточку приоткрыла дверь, заглянула в щелочку и отошла.

— Ну что? — спросила Анна.

— Отвечает Ананий. Следующая Дарима. Сейчас мне заходить. У тебя кусочка хлеба нет?

— Конфетка есть. — Анна подала Дине конфетку. — С чего это ты вдруг оголодала?

— Да у меня всегда не как у людей. Как только понервничаю, голод нападает. И начинаю есть. Иной раз полбулки изжую и не замечу.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Вишневый омут
Вишневый омут

В книгу выдающегося русского писателя, лауреата Государственных премий, Героя Социалистического Труда Михаила Николаевича Алексеева (1918–2007) вошли роман «Вишневый омут» и повесть «Хлеб — имя существительное». Это — своеобразная художественная летопись судеб русского крестьянства на протяжении целого столетия: 1870–1970-е годы. Драматические судьбы героев переплетаются с социально-политическими потрясениями эпохи: Первой мировой войной, революцией, коллективизацией, Великой Отечественной, возрождением страны в послевоенный период… Не могут не тронуть душу читателя прекрасные женские образы — Фрося-вишенка из «Вишневого омута» и Журавушка из повести «Хлеб — имя существительное». Эти произведения неоднократно экранизировались и пользовались заслуженным успехом у зрителей.

Михаил Николаевич Алексеев

Советская классическая проза
Рассказы советских писателей
Рассказы советских писателей

Существует ли такое самобытное художественное явление — рассказ 70-х годов? Есть ли в нем новое качество, отличающее его от предшественников, скажем, от отмеченного резким своеобразием рассказа 50-х годов? Не предваряя ответов на эти вопросы, — надеюсь, что в какой-то мере ответит на них настоящий сборник, — несколько слов об особенностях этого издания.Оно составлено из произведений, опубликованных, за малым исключением, в 70-е годы, и, таким образом, перед читателем — новые страницы нашей многонациональной новеллистики.В сборнике представлены все крупные братские литературы и литературы многих автономий — одним или несколькими рассказами. Наряду с произведениями старших писательских поколений здесь публикуются рассказы молодежи, сравнительно недавно вступившей на литературное поприще.

Богдан Иванович Сушинский , Владимир Алексеевич Солоухин , Михась Леонтьевич Стрельцов , Федор Уяр , Юрий Валентинович Трифонов

Проза / Советская классическая проза