Рябиновая ночь

Но напрасно не спала эту ночь Анна. Верно, первый день прошел не совсем гладко. Что-то барахлил у Анания глубокорыхлитель. Но назавтра все наладилось, только на поле смотреть было как-то непривычно. Прошли плоскорезы, катки, сеялки, а помятая стерня стояла, отчего пашня была серой, как будто ее вскопытило стадо коров.

На безотвальную обработку земли приехала посмотреть Нина Васильевна. Походила по полю, для чего-то проверила заделку семян и подозвала Анну.

— Ты думаешь, матушка, в этом мусоре что-нибудь вырастет?

— Осенью увидим, — уклончиво ответила Анна.

— Загубим семена. И семена-то какие, элитные.

Анне стало обидно за Алексея.

— Я думаю, Алексей Петрович не дурней нас.

— Бывает, и на мудрецов затмение находит. Ты-то видела, как на невспаханном поле хлеб растет?

— Нет.

— И я не видела.

Анне нечего было возразить.

— Вот так, матушка. А осенью-то, может быть, вас придется привлекать к ответственности. Столько семян перевести, — дело не шуточное. Да и без кормов можете оставить колхоз. За это спасибо не говорят.

— Зачем же вы раньше времени хороните дело Алексея Петровича?

— Так спрос-то с меня первым долгом будет.

Возле Урюмки Нина Васильевна увидела автомашину. Подъехала. Иван Иванович заливал воду в радиатор.

— Что у тебя стряслось?

— Мотор греется.

Нина Васильевна присела на молодую траву. Здесь было затишье, пригревало солнце, горьковато пахло черемухой. В зарослях громко перекликались кукушки. Над Урюмкой с берега на берег летал зимородок, садился на куст, камнем падал в воду и из нее взлетал с рыбкой в клюве.

— Благодать-то какая, — огляделась Нина Васильевна. — У Анны в отряде пшеница дружно пошла. Уродится хлеб. Земля-то не видывала столько удобрений.

— Ничего у нее не будет, — облокотившись на капот машины, проговорил Иван Иванович. — Пшеница на таком удобрении изнежится, до снега не созреет, а овес и ячмень травой зарастут.

— Я тоже думаю, толку от овса и ячменя не будет, но пшеница вырастет. Помнишь, когда ты еще звеньевым был, мы на картофельном поле пшеницу сеяли. Около сорока центнеров зерна с гектара тогда получили.

— Там было-то всего двадцать гектаров.

— Получили на двадцати, можно получить и на тысяче.

— На том поле два года картошку сажали, а потом хлеб посеяли. А Алешка сразу в свежий навоз семена высыпал. Одна дудка и попрет.

— Не знаю, может случиться и так. Только урожай-то нам надо как-то повышать. Сам знаешь, каждый год весной овцы без кормов.

— Нас не спрашивали, когда давали план увеличить поголовье овец.

— Это, Ваня, старая песня. Есть государственные интересы. Овчина нужна, шерсть нужна, мясо нужно. Мы с тобой для того и находимся здесь, чтобы дать все это.

— Тогда на кой шут с нас товарное зерно требуют? Пусть хлеб выращивают там, где он растет. Коли мы овцеводы, давайте сеять зеленку, многолетние травы, овес и ячмень для фуража.

Из-за кустов вылетела цапля, увидела машину, людей, испуганно крикнула и, усиленно махая крыльями, стала набирать высоту. Нина Васильевна проводила ее взглядом и посмотрела на сына.

— Хочешь ты того или не хочешь, а товарное зерно мы производили и будем производить. Ты мне другое скажи, кто нам не дает получать хорошие урожаи овса, ячменя и многолетних трав? Посевы этих культур мы увеличиваем с каждым годом. И можем еще увеличить, земля, слава богу, еще есть.

Иван Иванович дернул нос-лодочку и, не глядя на мать, бросил:

— Я смотрю, ты уж начинаешь говорить Алешкиными словами.

У Нины Васильевны нервно дернулось веко, на щеках выступили бледные пятна: с первых дней войны несла она свою тяжелую ношу председателя, и не удивительно, что все чаще стали сдавать нервы. Но она сдержала себя.

— Ваня, давай уж будем честны друг с другом. Правильно или неправильно, но Алеша что-то делает. Если он даже споткнется, его никто не осудит: человек ищет дорогу, а в пути всякое бывает. А что мы с тобой делаем? Только бурчим на него.

— Ну и черт с ним, пусть он ищет эту дорогу, — с горечью проговорил Иван Иванович. — Да и вообще, пропади пропадом это сельское хозяйство. Годы проходят и — никакого просвета. Уеду я на БАМ, мама. И пусть эта земля горит черным пламенем.

Нина Васильевна не поверила своим ушам.

— Ваня, ты это серьезно?

— Вполне, — коротко бросил Иван Иванович и отвернулся к резво бегущей Урюмке.

— Та-ак, — устало протянула Нина Васильевна. — А ведь я, Ваня, этой земле отдала жизнь. В ней похоронила свою молодость, на этой земле и седину нажила. Значит, решил бросить мать-старуху, пусть одна этот воз в гору тянет.

— У тебя Алешка есть.

— А куда ты с БАМа побежишь? Там рельсы не на цветы, а на вечную мерзлоту кладут. Так что выкинь из головы эту глупость.

— Не могу я больше здесь оставаться, мама, — почти крикнул Иван Иванович. — Все говорят, что Анна опять с Алешкой таскается.

— А тебе-то какая печаль? Вон сколько девок в селе. Или у тебя глаза завязаны?

— Сверну я Алешке шею. Все он во мне отравил, душа черней ночи стала.

— Спасибо, обрадовал. Мне только этого не хватало, матерью тюремщика стать.

— Что же мне делать?

Глава 15