Рябиновая ветка

— Вам всем повезло! — громко сказал Черкашин. — Да, вам повезло. Многие парни охотно заняли бы ваши места. Вы на Байкале намечаете новые берега славного моря. Увлекательная, завидная работа! Сколько вам лет? — вдруг спросил он Харченко.

Но Харченко не понял вопроса и растерянно смотрел на начальника партии.

— Возраст? Лет сколько?

— А! Двадцать три…

Черкашин помолчал, что-то припоминая…

— Я почти вдвое старше вас, комсомолец Харченко, — сказал Черкашин. — В двадцать три года я получил первую пулю — из кулацкого обреза. Потом стеклил в морозы крыши цехов Сталинградского тракторного завода. Вторую пулю я получил на финском фронте.

По комнате прошел ветерок волнения. Зоя подняла голову.

— Такой была юность многих людей моего поколения, — продолжал Черкашин. — Нам есть чем гордиться. Наша юность началась в борьбе, и мы остаемся бойцами. А вы, комсомолец Харченко, плохо начинаете свой путь. Дезертиром! Такому помощнику капитана нельзя доверять судно, экипаж. Ведь это морская служба, боевая!.. Плохой вы пока моряк!..

Не взглянув на Харченко, Черкашин вернулся на свое место.

Старовойтов мрачно посмотрел на всех и сказал:

— Было одно предложение: объявить строгий выговор комсомольцу Григорию Харченко.

Собрание проголосовало.

Харченко сидел, опустив голову.

Геодезисты стали быстро расходиться.

— Старовойтов! — позвал Черкашин. — Вы мне нужны. И вы, Зоя.

Они прошли в комнату Черкашина. Следом вошел и Харченко. Он не смотрел на Зою, и она избегала встретиться взглядом с ним.

— Значит, на берег? — медленно и тяжело спросил Харченко, как о деле решенном.

— Нет, будете плавать, — сухо ответил Черкашин. — Мотористом на лодке. Распоряжение отдано. Утром и выходите.

Харченко ничего не ответил и медленно направился к выходу.

Некоторое время все тягостно молчали, только Старовойтов глубоко вздохнул, и Зоя кинула на него быстрый виноватый взгляд.

— Сережа, — сказал Черкашин, — надо сделать съемку Тюленьего камня. В два дня управитесь, и тогда сдадим этот участок. Выезжайте утром катером. — Он повернулся и посмотрел на Зою. Она отвела глаза. — Вам могу предложить три места, срок отъезда назначайте сами. Предупредите Старовойтова, если завтра не поедете на Тюлений камень.

Девушка молча кивнула головой.

— Не слишком сурово его наказали? — спросил Старовойтов.

Зоя внимательно слушала.

— Нет, — решительно подтвердил Черкашин. — За первые ошибки платят особенно дорого. Чтобы других не было.

Старовойтов и Зоя поднялись вместе, но у двери Зоя остановилась.

— Теперь вы все знаете, — сказала она. — Вот почему я уезжаю.

— Вам тяжело?

— Обидно. И потом… — она помолчала, — я немного сама виновата. Ведь он же не пьет, разве немного с товарищами. А накануне мы поссорились, он и напился где-то в одиночку.

Черкашин помолчал.

— Правильно ли ваше решение, — мягко заговорил он. — На пути любви бывает много испытаний. Но в том-то и сила ее — в доверии и способности понять сильные и слабые стороны любимого человека, в способности помочь ему в трудных обстоятельствах. Без этого нет любви — это мое убеждение. Легко толкнуть падающего, во много раз труднее помочь ему удержаться. И уж нельзя оставлять в беде того, кого любишь.

— Но вы сняли его с катера.

— Я хочу проверить его силу. Мне кажется, он крепкий. На катер вернется другим и будет отличным моряком.

Утром на пирсе Василий Иванович увидел Харченко на том самом месте, где в первый раз увидел Зою. Харченко стоял, как на собрании, широко расставив ноги, в брезентовой замасленной куртке, потертой кожаной фуражке, и смотрел вслед уходящему катеру «Быстрый».

Группа Сережи Старовойтова выехала на Тюлений камень. С ними была и Зоя, отложившая свой переезд до окончания этой срочной работы.

Харченко мрачно поздоровался с Черкашиным.

— Моторная лодка готова, — глухо доложил он.

— Запускайте! — и Черкашин прыгнул в лодку.

Весь день новый моторист был угрюм и молчалив, но Черкашин и не вызывал его на разговоры.

Домой они возвращались в темноте вдоль берега. Далеко в озере белели ночные рыбачьи огни, и где-то среди воды дрожал красноватый свет большого костра. Черкашин долго смотрел на него.

— Где это? — спросил он. — Неужели Тюлений?

— Там, — подтвердил Харченко. — Наверное, ребята решили заночевать. Торопятся с работой управиться.

Перед глазами Василия Ивановича возник угрюмый черный остров, лишенный зелени, выгнувшийся горбом. Он отделен от берега широким проливом, открыт всем ветрам. С жалобными криками носятся над ним чайки.

— Нескладно у вас, Харченко, получилось, — сказал Черкашин.

Моторист поднял голову.

— В обиде на меня? — прямо спросил Черкашин.

— Что заслужил, то и получил, — уклончиво ответил Харченко.

— Это еще все исправимо. А вот вы хорошего человека обидели — это грех большой.

— Отмолю этот грех… Отойдет Зоя, откипит ее сердце.

На море посвежело, моторка закачалась на волнах, холодный ветер подул в лицо.

— Капризничает, — заметил Черкашин.

— Тут это частенько бывает. То баргузинчик посвистит, то сарма налетит. Летом ничего, осенние ветры страшны. Волны гремят, как из орудия: Дома даже дрожат.