Рябиновый дождь

— Передайте Бронюсу, что я сам займусь вашим сыном. И если он способный парень, обязательно заберу к себе в институт и попытаюсь сделать из него хорошего человека, получше отца. Прощайте. — Упал на сиденье машины и, когда они немного отъехали, попросил Йонаса: — Остановись и дай мне все обдумать.

Заложив руки за спину, Викторас медленно направился по улице в сторону прокуратуры, желая как можно лучше подготовиться к разговору со следователем.

«Бумажки, подписанной директором лесхоза, и патронов, конечно, маловато, но все-таки уже кое-что, — складывал фактики, но оскорбленное самолюбие не желало соглашаться ни с какой логикой. — Чем же эти два поганца лучше Стасиса? Чем?! Ну, товарищ Моцкус, ответь мне на этот вопрос, а потом делай что хочешь. Ну чем? А ты? Чем ты лучше их? Человек, который стремится выглядеть мудрым среди дураков, обязательно становится дураком среди мудрецов. С кем связался… А может, не стоит торопиться, может, подскочить на место и осмотреть этот ольшаник, пока другие не постарались? Если бы Саулюс не был прикован к постели, он бы уже давно дважды осмотрел все. Ради друга на коленях дотуда дополз бы, а те — по кустам, по курортам… Подлецы! Кроме того, Саулюс — начитанный, у него есть собственная философия, плохая она или хорошая — другой вопрос, а эти?.. Потребители! И пальцем не пошевельнут! Но и такие обжигаются, потому что человек должен отвечать перед обществом не только за то, что сделал, но и за то, чего не сделал. Мог — и не сделал!.. Но это не только к ним, и к тебе относится, милый Викторас…»

— Добрый день, Викторас.

Моцкус вздрогнул и обернулся. Перед ним стояла Бируте.

— От следователя? — спросил он.

Она не смела взглянуть ему в глаза, стояла и не решалась спросить, наконец заставила себя:

— Это правда?

— Что правда? Какая правда? — раздраженный, он повысил голос. — Почему вы все рехнулись? Да, черт возьми, я на охоте стрелял! Даже дважды.

— Вы встречались?

— Я его в глаза не видел.

Долгий разговор у следователя выбил Бируте из колеи, поэтому она не сдержалась:

— Неужели иначе было нельзя?

— Нет, вы на самом деле сходите с ума! — Бируте получила и за прокурора, и за директора лесхоза.

— А он — мог бы.

— Ты как-то уже говорила это, — Моцкус хорошо понимал всю серьезность ситуации и скрипнул зубами: — Ну и публика!..

— И ты, Викторас, повторяешься, — Бируте почувствовала тревогу Моцкуса. — Мы всю жизнь повторяемся, потому что мы — это мы. Вы еще не знаете этого человека. Если Стасис что-нибудь надумал, значит, он все тщательно рассчитал и не отступит.

— Нет, девочка, ничего не выйдет, — сознание своей правоты заглушало тревогу. — Наконец, есть же правда! Существует справедливость!

— Как знаете… — Бируте было трудно предложить свои услуги, но иначе она не могла. — Тебе, Викторас, придется оправдываться… Ты не привык к таким вещам и обязательно наделаешь ошибок.

— А что ты предлагаешь?

— Пока что не знаю, но чувствую, все будет хорошо.

— Спасибо, чувствуй, а я еще попытаюсь атаковать, — и он отвернулся. Ему показалось — только на мгновение, но когда он обернулся, Бируте уже не было.

Через улицу, остановив движение, шагали детсадовцы. Две воспитательницы с серьезным видом держали над головами красные флажки. Моцкус огляделся вокруг, собрался было перейти на другую сторону, но его остановил Милюкас.

— Здравствуйте! Я от самого Вильнюса по вашим следам. А вы куда торопитесь?

«Когда он перестанет „выкать“?» — подумал Моцкус и ответил:

— К следователю.

— Прекрасно, но не кажется ли вам, что этот мальчик похож на меня?

— В каком смысле?

— Теоретик! Законы щелкает что орехи… А заодно с ними — и людей. Скорлупы много будет… Я обогнал его, прямо-таки опозорил, — Костас отбросил брезент коляски и достал ржавый серп, которым, видимо, уже давно не пользовались. — Узнаете?

— Видел где-то… Не помню.

— Поглядите, вдруг да вспомните что-нибудь, а я тем временем мотоцикл у людей поставлю, чтобы не беспокоиться.

Через несколько минут они снова шли по улице и спокойно разговаривали.

— Так вот, когда вы, Викторас, нас в баньке идиотами обозвали, я в душе рассмеялся. Честное слово, какое-то странное, еще на фронте приобретенное чутье мне подсказало: правду говорит человек. Ему надо помочь, хотя и директор, и прокурор предупреждали меня: не лезь, тут их старые счеты.

— Вот гады! — вырвалось у Моцкуса.

— Лезь не лезь, но стал я прогуливаться возле имения Жолинаса. Один вечерок, другой, а на третий — клюнуло. Знаешь, его двоюродная сестра, такая толстушка, примчалась из Пеледжяй на легковушке, повертелась по дому, повертелась по хлеву, сунула что-то под полу, и к озеру…

— Не понимаю, но при чем тут серп? Правда, я его для Бируте из Белоруссии привез.

Жолинас всем растрезвонил, что ты подстрелил его, когда он камыш резал, хотя ничего подобного не было. Тогда он и попросил свою Алдуте: сходи к устью ручейка, нарежь камыша, а серп где-нибудь под кустом спрячь или в воду брось.

— Ты гений! — обрадовался Моцкус и тут же взгрустнул: — А что мы этим докажем?

— Если человек подтасовывает факты, значит, тут что-то не так.