Рябиновый дождь

— Вчера я из-за тебя почти с ума сходил, а около семи кто-то словно за руку потянул меня к машине, усадил за руль и заставил ехать к тебе. И если б не авария, я бы застал этого красавчика у себя дома и без всякого диктата высших существ набил бы ему морду. На первый раз, думаю, было бы достаточно.

— Саулюкас, ты этого никогда не сделаешь. И позволь мне самой выбирать друзей, без твоего разрешения и твоих капризов.

— Как хочешь, но разреши и мне хоть изредка обнажать ради тебя шпагу.

— Хоть две, — она была счастлива, — только скажи, какая авария была у тебя?

— Я сам толком не пойму, но произошла какая-то роковая встреча. Ну, как тебе сказать?.. Сама авария — ерунда, всего несколько царапин на крыле, но во время этой аварии я больно столкнулся с каким-то несчастьем незнакомых людей, с каким-то обойденным молчанием и тяжелым их прошлым, о котором, мне кажется, я вроде где-то слышал, что-то подобное видел, вроде оно даже снилось мне… черт знает, но после этого столкновения я почувствовал, что во мне произошла какая-то катастрофа, что я — уже не я, а ты — уже не ты. Понимаешь, мы с тобой только прикоснулись к этому горькому прошлому, хитро скрываемому от нас, а нам уже кажется, что все пережили мы сами, что уже давно носим его в себе и у нас только не было случая, чтобы сказать о нем. От этого прикосновения я как будто стал лучше, чище, как будто поднялся над остальными людьми… И это новое состояние пугает меня…

— С такой фантазией я бы не работала шофером. — Она не поняла Саулюса, и это еще сильнее расстроило его.

— Я тебе серьезно: меня охватили страх и странная неуверенность.

— Ты не выглядишь испуганным.

— Да, но меня уже одолевает злое желание судить и наказывать их за то, что содеяно без нас.

— Дурачок, это желание порождено неизвестностью. Когда поймешь все до конца, станешь добрым и снисходительным.

— Дай бог. Налей мне еще кофе, и будем смотреть телевизор.

Слушая, как коллектив швейной артели при помощи администрации творит нового человека, Саулюс заснул. Грасе выключила телевизор, подняла ноги спящего мужа, осторожно поставила под них стульчик и накрыла пледом.

Моцкус ненавидел свою квартиру: в ней, слишком большой для него, царил немыслимый беспорядок, она была завалена старыми ненужными вещами, набита книгами, за которыми хозяйничали мыши. Почти все двери этой огромной квартиры были перекошены и с трудом закрывались, сбитые ручки и выломанные замки напоминали о том, как однажды он вернулся домой, включил в темном коридоре свет и опешил, увидев во всех дверях новые блестящие замки. Кое-где еще валялись белые сосновые стружки, старый паркет был испачкан коричневой краской.

Когда несколько схлынуло раздражение, вызванное этим довольно неприятным, оскорбляющим его достоинство происшествием, Моцкус успокоился, закурил и вдруг почувствовал, что за дверью спальни кто-то есть. Он ничего не слышал, никого не увидел в замочную скважину, но был уверен, что за дверью стоит Марина и напряженно выжидает, что же он будет делать дальше.

«Готов поспорить, что она там не одна», — подумал Моцкус и постучался.

— Марина, хватит комедий, — сказал он и внимательно прислушался. Ничего. Тишина. — Ведь я выломаю дверь, — повысил голос, не столько пугая ее, сколько убеждая себя, что он обязан поступить именно так. — Слышишь, выломаю, а потом выпорю тебя…

Чем больше он злился и угрожал, тем смешнее выглядел, тем сильнее презирал себя и, сказав еще несколько злых и исполненных досады фраз, вдруг почувствовал: если он не выполнит хоть часть своих угроз, Марина вообще перестанет считать его человеком. Поэтому он сходил к соседу, одолжил старый, выщербленный топор и хладнокровно, методично выломал запоры во всех дверях. В спальне у зеркала стояла жена и зло улыбалась. Выглядела она страшно: какая-то похудевшая, постаревшая, желчная. У старинной голландки на небольшом столике стояли закуска, водка, а за ним сидел перепуганный человек одного с Викторасом возраста, прислонив к ногам портфель с выглядывающим оттуда столярным инструментом. Он выглядел куда нелепее, чем пойманный любовник, навестивший жену близкого друга: руки дрожали, подбородок отвис, взгляд, впившийся в Марину, поправляющую красивые, но уже основательно тронутые сединой волосы, умолял о помощи.

Моцкус преувеличенно официально поздоровался с ним за руку, а с женой говорил еще примирительно:

— Зачем все эти комедии?

— Квартира не твоя.

— Не моя, но зачем эти замки? Ведь я не собираюсь ничего забирать у тебя.

— Тогда уйди.

— Хорошо, но сначала позволь мне найти какой-нибудь приличный угол.

— Ты уйдешь немедленно.

— Прекрасно, чем хуже новость, тем больше информации она несет. — Он еще пытался шутить, но Марина не подпускала его к себе:

— Не издевайся, я все равно не понимаю твоей научной тарабарщины.

— Хорошо, я уйду через несколько минут.

— Ага!.. Значит, у тебя уже есть куда уходить! — обрадовалась она.

— Что-нибудь найду.

— Зачем такие жертвы? — Она повысила голос. — Не надо скрывать, если уже нашел другую.