Рябиновый дождь

«А она — сильная!» — удивлялся Саулюс, наблюдая, как легко Бируте поднимает больных, как меняет им белье. И ни с того ни с сего вспомнились слова Йонаса:

«Исповедником может быть только честный, благородный и много страдавший человек, так как страдание — слагаемое счастья, Саулюс. Они не отделимы, они соединены меж собой кровью».

«Я слишком долго был счастлив, жил, как ребенок, защищаемый взрослыми от всех ветров». — Он осторожно притронулся к ляжкам. Они были бесчувственны. Он дотянулся до стакана на тумбочке, раздавил его пальцами и принялся осколком резать мускулы. Брызнула кровь, но боли — никакой, Боже мой!..

— Ты с ума спятил?! — Бируте подбежала, разжала его пальцы. — Оглянись, ведь ты не в лесу, люди смотрят!

— Это несправедливо! — стал кричать Саулюс. — Это страшно несправедливо! Подло!.. — Он кричал и колотил кулаками край койки, пока не обессилел. — К кому мне теперь прикоснуться, чтобы я почувствовал себя человеком? К кому? — Ему было некого осуждать, некого обвинять, поэтому он испытывал безысходную боль. — Вам хорошо: Моцкус страдает из-за Стасиса, Стасис — из-за Моцкуса, а ты — из-за них обоих… А что я плохого сделал? Меня за что? Ведь я еще не жил!..

— Постыдись хоть тех, кто рядом лежит, — Бируте намочила в воде полотенце, вытерла ему лицо, увлажнила грудь. — А они за что? Что господь рак выдумал?

— Где Моцкус?

— Его перевязали и увезли в Вильнюс.

— А что с ним?

— Ничего, только рука вывихнута и лицо поцарапано.

— Судьба, — скрипнул зубами Саулюс.

— Что-что?

— Говорю, так в моих генах заложено, и дело с концом. Если ты не поможешь мне, я сам найду выход, — решил он и, испытывая свою волю, решил до самого вечера не открывать глаза, но этому помешал инспектор Милюкас.

Бируте не думала, что, вернувшись домой, будет так переживать, вспоминая разговор с Саулюсом. Она не могла найти себе места: опять и опять подогревала чай, села во второй раз ужинать, забыла разбудить подругу.

«Поросенок, молокосос, — ругалась она про себя, — только перекувырнулся через голову, только ударился посильнее, и уже конец, уже весь свет не мил… Ему больно, значит, все сходите с ума! Ну конечно, ему очень тяжело, но кто же виноват? Неужели, когда еще кто-нибудь впутан в твою беду, страдать легче? Радость — не боль, с другими ею не поделишься. А страдать приходится одному. Мы вспоминаем тень, когда жарко, а дерево — когда нужны дрова…»

Тут вбежала подруга и стала ругаться:

— Почему не разбудила?

— Забыла. Как ты думаешь, этот шофер еще встанет на ноги?

— Какой шофер?

— Который с позвоночником.

— Трудно сказать. Если нерв не оборван, будет жить со специальным корсетом, а если оборван — все.

— Он ног не чувствует.

— После аварии вначале со многими такое бывает, а потом проходит. Наш главврач — чудодей. — Подруга торопилась, обжигаясь, пила чай. И, на ходу надевая пальто, убежала.

Бируте сидела с чашкой остывшего чая и думала, почему Саулюс заботит ее больше, чем остальные больные… Чего доброго, даже больше, чем Моцкус… Она видела Саулюса несколько раз, поддразнивала его, вспоминая Моцкуса, а он за это даже оскорбил ее, вот и все знакомство. Может, потому, что он показался ей куда лучше и честнее других?

В нем есть нечто притягательное, и близкое, он чем-то отличается от других. Ведь к людям привыкаешь, как к вещам… И вдруг появляется человек, в котором ты постоянно обнаруживаешь что-то новое, который отдает тебе себя, ничего не требуя взамен, и ты не можешь отказаться от его жертвы. Такому ты способна простить все — оскорбления и грубый характер, бессмысленное упрямство, даже глупость. Он не похож на других, поэтому и манит тебя, притягивает, как запретный плод, и часто уводит за собой, — она еще раз воссоздает в памяти их странное знакомство. И снова не находит себе места, вспоминая, как их обоих, Саулюса и Моцкуса, привезли в больницу.

Она прибежала в больницу и увидела Моцкуса, расхаживающего из угла в угол. Его лицо было обклеено, рука на повязке.

— Что случилось?

— Не знаю. — Он поднял забинтованную руку, словно собирался принести клятву, подержал ее, пока не утихла боль, и снова принялся ходить туда и обратно. — Я ничего не понимаю: на прямой дороге, на ровном месте! Подбросило на выбитой колесами рытвине и понесло в сторону.

Вошел врач, Моцкус оставил ее и подбежал к нему:

— Доктор, этого парня надо вытащить любой ценой. Делайте что хотите, меня укладывайте, но он должен выздороветь!

— Товарищ Моцкус, не повторяйтесь. Лучше ложитесь и отдохните.

— Я немедленно поеду и привезу лучших специалистов.

— Я ничего не имею против, но, поверьте, мы тоже достаточно компетентны. Вы полежите, вам еще тоже надо прийти в себя.

Бируте смотрела на Виктораса и думала: все такой же капризный, такой же настойчивый и неудержимый, когда речь идет о другом человеке, но едва дело касается самого, его словно подменяют, — она смотрела, как он послушно лег и жалобно улыбнулся.

— Вот и покатался… — Обхватив лоб пальцами здоровой руки, сильно стиснул его. — Мы к тебе спешили.