Рябиновый клин

Ну, Сёмка тот – ладно, он хоть штукатур от Бога. Стенку шпаклюет – она как зеркало. Краску кладёт, засмотришься: рука прям как асфальтовый каток – ровная, тяжёлая, не дрогнет. Это потому, что Сёмка тоже не пьёт. То есть пьёт, конечно, но не постоянно, а запоями. Поболеет, отваляется с неделю – это ж всё равно что грипп перенёс, – и потом месяца полтора пашет как ласточка. В сторону спиртного и не смотрит.

Чего не скажешь о самом Альбертике, который прикладывается постоянно. Клюкает, тяпает, цедит, хряпает… но не признаётся. Что придумал: заливает зелье в банку из-под сока и время от времени: «где там моя баночка, жажду утолить?» Жажду! Тут Изюм как-то потянулся тоже – жажду утолить, – глотнул и плюнул: водяра!

Оттого и не клеится у него, у Альбертика. Работают они, скажем, а Альбертик каждые десять минут: «Я – покурить!» – а от самого пивом за версту несёт. Изюм-то чует, сам давно завязал.

Главное, Изюму ничего объяснять не надо: прошёл весь этот путь, такой же был: «Да я всех круче, я супер, короче, пупер… всех вас имел-переимел, я всё умею: из камня могу розочку вырезать, только в Интернет гляну, как…» А ночью проснёшься, и вся твоя жизнь перед тобой раскинется такой необъятной помойкой. «Ну и говно ж ты несчастное, – думаешь. – Надо было не пить, а розочку вырезать…»

А теперь с этим – всё, с этим кончено! Нет, бывает, конечно, что дико хочется выпить! Особенно пива, зимой! Прям вот пойти, купить бутылки три-четыре и – жандарахнуть! И ещё жандарахнуть! И ещё! Дрожжи вот эти… этот запах ненасытный, этот вкус!

Так Изюм – что? Нашёл, как выйти из положения. Он в хлебопечку побольше дрожжей – херакс! Испечёт хлеб, и тот – па-а-хнет! На весь дом. И с чаем его, с чаем… Изюм ест-пьёт, запах вдыхает, и себя, такого хорошего, хвалит.

А Альбертик – ну сколько можно врать, сколько можно за нос водить окружающую среду! Взять его сердечные дела, кобелиные: он ещё одну бабу завёл. Теперь у него… стоп, это ж считать надо, пальцы загибать, это уже не арифметика, а высшая, блин, математика: жена, значит, плюс Галя… плюс ещё две нимфы. Недавно заявился к Изюму с одной из нимф. Посидел-посидел… «Дай машину, – говорит, – покажу девушке живописные окрестности». «А на своей чего не показать?» «Да мою на живодерню надо отволочь». А сам уже такой хороший-хороший… И Изюм ему сурово: «Идите ногами гулять. Заодно проветришься. Какая разница, каким путём живописать эти, блин, легендарные окрестности!»

Звонит тот всегда внезапно и сваливается на тебя так, что и причины не придумаешь отвертеться.

«Ты где?» Ну, а где он, Изюм? – дома, само собой…

Альбертик: «Мы вот с ребятами на рыбалку приехали, а тут ни хрена не клюёт. Можно я подскочу?»

Что тут скажешь. «Ну, подскакивай…»

Изюм от прошлого его визита ещё не оправился, – когда тот с женой и ребёнком приехал сюда мириться-воссоединяться на лоне природы.

Изюм, гостеприимный хозяин, на кухне стоял и плакал (лук нарезал колечками). А они всё: ой-ой, птичка! – и к клетке с попугайчиком Федей. И через минуту являются: «А чего-то он не дышит…» «Как – не дышит?! Он у меня тут час назад круги нарезал, как ракета!» Смотрит -Изюм – а в руке у Альберта Федя дохлый, но тёплый ещё, и глаз один так полузакрыл, точно смотрит на -Изюма и, как в фильмах, просит отомстить за свою гибель. Любимая птица Костика! Они с матерью купили его на птичьем рынке, такая славная птичка, и так чётко произносил «Суперрржопа!» по каждому поводу. Это ж какое трагическое шапито ждёт Изюма в ближайшие выходные! Позвонил он Марго, та – вне себя от ярости. Но делать-то нечего. «Клетку убери в сарай, – говорит, – а Костику скажем, что Федя улетел на юга жениться».

Изюм говорит Альбертику: «Давай, езжай завтра, покупай мне попугая». А тот: «Ну, он же и у тебя мог сдохнуть…»

Любой нормальный гость после такого случая закрыл бы ассамблеи года на два. А этот – нет, ему водяра всё воспитание по уши залила.

Так вот, «Заскочу к тебе на полчасика», – говорит. И когда уже в калитку заходит, так небрежно роняет: «Правда, я не один…» А позади… Смотрит Изюм, а за Альбертиком вышагивает такая… такая… фиу! И у Альбертика вид, точно он не знает, что она за ним идёт. Изюм стоит как Кролик в «Винни Пухе»: «Как, мол, вас только двое?» – и неловко ему спросить: «А это что ещё за шмара, прости господи?!.»

Собрал, конечно, на стол кое-что. Сидят они, и Альбертик к этой своей баночке туда-сюда прикладывается. Вышла нимфа покурить – Аня, что ли, или Неля… неохота уже запоминать всех его баб, память-то не компьютерная; малярша, она, как выяснилось. Альбертик спрашивает: «Изя, можно мы у тебя переночуем?»

Ну, что прикажете отвечать старому другу? -Изюм думает: «Блинадзе! мне что теперь: повесить над дверью табличку «Публичный дом», выдавать бельё по рублю и брать с гостей почасовую плату?!»

«Вон там, в шкафу, бельё, – говорит, – на котором ты с женой и ребёнком на той неделе спал, отныне будешь ночевать только на нём. Заберёшь-постираешь-привезёшь…»

Другой бы смутился, а Альбертику всё – божья роса. Не сморгнул даже. И остались они…