Рябиновый клин

Конечно, Надежда хотела бы видеть его художником, не потому, что он почти закончил Училище 1905 года (диплом получать не стал, это ведь пошлость, – все эти бумаги-свидетельства-рамочки; небось у Андрея Рублёва или гениальных пещерных художников никаких дипломов не было!); и даже не потому, что, работая в издательстве, могла, не покривив душой, рекомендовать его в качестве художника и оформителя книг, а это была интересная, творческая и денежная работа. Нет, не потому.

Просто время от времени ей вспоминался один мальчик в её детстве и юности. Тот тоже был очень талантлив и тоже прекрасно рисовал – сколько портретов Надежды он сделал, с неизменной внизу надписью «Дылда», за что регулярно получал по башке тем, что под руку попалось: думкой с дивана, учебником, в крайнем случае – туфлей, скинутой с ноги. Надежда всегда была чуть выше ростом.

Так вот, Лёшик явился и сразу порадовал её своим видом: он был чистеньким, культурно одетым, с промытыми блестящими волосами, традиционно, даже скучновато подстриженным. Всё быстро объяснилось: он теперь официант. Прошёл стажировку, работает в кафе (название просвистело мимо сознания оглушённой матери). Надежда с обречённой натянутой улыбкой минут двадцать выслушивала про степени прожарки стейков, салат «капрезе» и лепёшки фокаччи. Далее Лёшик, который был хорошим рассказчиком, подробно описал шефа, су-шефа, пиццера (кто пиццу печёт), забавно изобразил даму, главного менеджера, – как она незаметно подкрадывается и шепчет в ухо: «Отвечай, какие особенности у стейка «рибай»?» – а также кальянщика Мафусаила, которого коллеги зовут Михеичем…

Живописал несколько эпизодов трудовых будней:

«Сидит девушка за столиком, грустная. Одинокая. Заказала только пиво, пьёт его целый час и смотрит в окно. Я подхожу, потому что никто не хочет её обслуживать: какие чаевые с бокала пива? Спрашиваю, может, что-нибудь ещё хочет? – «Нет, ничего». – Я говорю – может быть, сладкое? Она оживилась: «Да, да, сладкое! Что посоветуете?» – Ой, – отвечаю, – сладкое меню я ещё не выучил. «Как же так? – восклицает девушка. Сладкое – это же самое главное!»

– Ещё есть судомойка, особа лет семидесяти. Необыкновенная осанка, как у… – он замешкался, подбирая слово.

– …у балерины? – с пониманием встряла Надежда.

Лёшик поморщился, поправил:

– …у негритянки. Лицо – печёное яблоко, а губищи такие… ярко, вызывающе накрашенные. Я говорю: «Давайте знакомиться. Я – Алексей». – «А я – непреклонная Анастасия!» Осмотрела меня с головы до ног и говорит: «Главное, Алексей, – не сдаваться! Никогда не сдаваться!»

Дальше новости скатывались на Надежду одна за другой, как арбузы с грузовика. Девушка появилась у Лёшика новая. Кличка – Ева Браун, потому что она любит всё немецкое: «тащится от Третьего рейха, и все её инсталляции включают знаменитую фотографию, знаешь: гора обтянутых кожей скелетов где-то там, в Бухенвальде, что ли». Брови сбривает совсем, белые волосы поставлены перпендикулярно голове, одевается фольклорно (стиль трахтен). Смастерила себе юбку и обшила подол подсолнухами, которые собственноручно отлила из олова.

– Приходи в «Инфлюэнцу», мать, – пригласил Лёшик. – Поглядишь на наших ребят – это чудо психоделии.

– Не знаю, решусь ли, – вздохнула мать. Она ещё не пришла в себя от прошлого «экшна».

Это была лекция о саксофоне (история создания и исполнительства, всё очень культурно), для детей (!!!), которую Лёшик взялся провести в гостеприимных стенах своего клуба, чьё руководство придумало вести такие вот лекции для будущих своих клиентов и их потомства.

Надежда прискакала туда из парикмахерской, принаряженная, в гранатовых бусах и серьгах, купленных в ювелирной галерее Марианских Лазней… Явилась гораздо раньше назначенного часа, чтобы занять место в первом ряду, и – вдохновлённая, влюблённая в сына: в его кудрявую шевелюру, сощуренные синие глаза, в белые джинсы и белую майку, в мускулистые руки, легко и привычно держащие «сакс», – сидела в большом нетерпении.

И – ах, как блестяще он начал свой рассказ, просто рассыпав перед слушателями (это были дети и родители, бабушки и внуки) яркий мощный, чувственно-округлый музыкальный пассаж!

Затем наступила благодарная и благожелательная тишина.

Лёшик опустил инструмент и негромко проговорил:

– Господь бог бросает поцелуи в пространство: на кого выпадет… Мог ли успешный брюссельский обыватель, трудолюбивый владелец мастерской духовых инструментов Шарль-Жозеф Сакс вообразить, что фамилию его обессмертит один из сыновей, сообразительный и на редкость усердный мальчонка, со временем изменивший простонародное имя Антуан-Жозеф на более изысканное – Адольф?