Рядом с солдатом

Дмитрий ворчал почти до самой батареи. Выйдя на повороте из кустов акации, мы увидели, что на верхней орудийной площадке происходит какая-то суматоха. Бегали, суетились матросы, кого-то несли вниз — одного, другого, третьего. К нам навстречу выбежал из блиндажа политрук, бледный, расстроенный:

— Не до вас, друзья. Потом приходите! Несчастье, понимаете…

— Да скажи хоть два слова и беги…

— Затяжной выстрел! Всю прислугу перебило и еще двух москвичей с радио. Один еще жив, а другой помер… — Политрук убежал по аллейке к каземату, а мы, пораженные, застыли на месте.

— Да, значит, не судьба нам была сегодня… А ты, Дима, все торопил, торопил… Пойдем домой, хватит нам па сегодня. Сил нет, как устал… А здесь мы только мешаем людям. Пойдем, Дима.

На пути вниз нам встретилась связистка батареи Фрося. Восемнадцатилетняя девушка — электрик с морзавода ремонтировала электрооборудование на миноносце и вместе с артиллеристами перешла с корабля на батарею Малахова кургана. Здесь была мастером на все руки — и связной, и подносчицей снарядов, и санитаркой. Она поднималась вверх с большой санитарной сумкой через плечо.

— У вас беда, Фрося?

— Да, я отвозила раненых в госпиталь. Двое краснофлотцев по дороге умерло, а один, футболист из Москвы, еще жив. Его тяжело ранило в голову, глаз выбило…

— Постой, постой! Какой футболист? Радиокомментатор из Москвы?

— Да нет же! Говорю — футболист. У него голос такой немного сиплый, я часто слышала его игру в футбол по радио. Он такой чумной — когда забивает гол в ворота, то так кричит «у р-р а-а, ро-ол», что у меня репродуктор на комоде захлебывается. Такой веселый футболист был…

— Да, пожалуй,?ы права — футболист, и зовут его…

— Вспомнила — Вадим Синявский!

— Скажи, Фрося, он выживет?

— Выживет. Спортсмен ведь, закаленный, сильный. Только играть ему будет очень трудно с одним глазом.

Вот тебе и футболист Синявский!

…Наконец, измотанные вдребезги, мы растянулись на своих скрипучих никелированных двухспальных кроватях.

— Может, все-таки дочитаем? — предложил Рымарев. — А то неизвестно, сможем ли завтра.

— Ну давай, маскируй окошко, а я зажгу огарочек.

Завесив окно, Дима скриппул пружинами и затих, положив голову на сложенные руки, а я начал читать:

Жди меня, и я вернусь
Всем смертям назло.
Кто не ждал меня, тот пусть
Скажет: повезло.

Под Рымаревым снова заскрипела кровать, он сел, снял очки и начал их протирать. «Значит, пробрало мужика», — подумал я и закончил последнее четверостишие:

Как я выжил, будем знать
Только мы с тобой.
Просто ты умела ждать,
Как никто другой…

— Ты не будешь возражать, если я вырежу эти стихи и пошлю их матери? — спросил я Диму. — Может, ей от них легче ждать нас с войны. Братишка мой ведь тоже на фронте, краснофлотец. Только не знаю, на каком флоте…

— Посылай, посылай. Мне ведь, ты знаешь, некуда — родители под немцами, а жена с сыном даже не знаю где…

Я тут же под настроение написал письмо, вложил в конверт вместе со стихами. Завтра отвезу прямо на тральщик.

А теперь — спать…

Я погасил огарок свечи, открыл настежь окно, впустил луну. Где-то в небе гудел мотор самолета. Сон никак не приходил. Зато пришли воспоминания: Саратов, Волга, детство…

Дмитрий тоже ворочался и вздыхал.

— Ты чего не спишь?

— Да так… Все думаю, хочу понять, что же это такое — война п все прочее… Вот ты мне скажи: чего стоят человеческий разум, принципы, идеи, когда приходит вот такое — и все рушится?

— Ну нет, я теперь понял, что не только рушится, но и закаляется. И разум, и принципы, и идеи… В общем война — это, конечно, великое противостояние.

Дмитрий притих — лежит, наверное, и думает.

Я лихорадочно перебирал цветные кусочки воспоминаний, ища чего-то самого, самого главного. Только под утро заснул и проспал бы, видно, долго, но Дмитрий разбудил меня веселым возгласом:

— Вставай скорее! Левинсон вернулся, вагон писем привез. Вот держи — одно, два, три… Хватит?

— А где же Левинсон?

— Он срочно повез на флотский командный пункт пакет из Москвы и сейчас вернется. Кстати, я дал ему отправить твое письмо. Оно тут же уйдет самолетом на Большую землю.

Все письма были от матери, двухмесячной давности. Но одно, судя по штемпелю, свежее.

— Вот здорово! Смотри — даже не верится!

В конверте рядом с письмом лежала вырезка из газеты со стихами Константина Симонова «Жди меня» и ноты с музыкой Матвея Блантера.

Яркое теплое солнце освещает город, изрезанный синими бухтами. Ныряя в тоннели, по самому краю скалистого берега мчится, оставляя далеко позади облака белого пара, севастопольский бронепоезд «Железняков» — «Борис Петрович». В боевой рубке — командир бронепоезда инженер-капитан Харченко. Орудия и пулеметы направлены на север. Они готовы по команде капитана тотчас же открыть огонь. Севастопольцы, снимая головные уборы, приветствуют его. Они знают: это «Борис Петрович» пошел «угощать» гитлеровцев.