Рядом со мной (ЛП)

Будь они не они, а другие люди, будь они не на месте преступления, где запекшаяся кровь на диване и стуле, и этот запах меди, пропитавший всё вокруг, всё могло быть иначе.

Только вот они — это они, а не другие люди, они те, кто они есть: он потрепан и изломан, а она — она сила, с которой нельзя не считаться, она вернула его к жизни.

Будь они другими людьми, он коснулся бы ее, а она сказала бы что-нибудь, что угодно. Но они не другие люди, они просто Уильям и Виктория.

Она проводит кончиками пальцев по его плечу. На глазах ее слезы, его глаза сухи.

— Пойдем отсюда… — говорит она.

Он кивает.

И в какой-то миг, когда они выходят в коридор рука в руке, ему удается по-настоящему дышать, впервые с того момента, как вошел в свою квартиру и увидел свою семью мертвой — а если так, то что ж, из всего бывают исключения.

***

Три утра. Уильям знает, который час, потому что проверил будильник на прикроватной тумбе. Три утра, и кто-то стучит в его дверь. Сегодня суббота — то есть, уже утро воскресенья, и случилось, наверное, что-то страшное.

Он слишком много выпил накануне. Один слух о нем отчасти правдив: он действительно порой слишком много пьет, но только в свободное время.

В темноте он на что-то налетает и, матерясь, проходит к двери, за которой его ждет самый большой в жизни сюрприз. За порогом стоит Виктория. На ней огромное пальто поверх пижамы, волосы распущены по плечам (приснится же такое под градусом, мелькает в его голове), а на ее лице написано облегчение.

Какое-то время оба молчат, и он вдруг понимает, что на нем только футболка и пижамные штаны.

— Виктория… Ты что здесь делаешь?

Она влетает в прихожую, и до него доходит наконец, что это не сон, что оба они бодрствуют. Она никогда не бывала в его квартире, и он несколько боится узнать, что привело ее сюда посреди ночи.

— Ты не брал трубку!

Уильям еще не совсем трезв и не сразу понимает, о чем она говорит.

— Три часа ночи, — говорит он.

— Ты всегда берешь трубку! — восклицает она, в ее голосе и облегчение, и злость, и… это что, котята у нее на пижаме нарисованы?

— Пожалуйста, — говорит он, замечая, что она осматривается по сторонам, — чувствуй себя как дома!

А они ведь не оставались наедине с того самого разговора — с тех пор, как он рассказал ей о своей семье. Викторию в тот же день вызвали в Прагу давать показания по одному из тех дел, на которых она сотрудничала с Интерполом, и они почти неделю не виделись.

Он жестом показывает на диван, и она садится. В этой своей пижаме, кедах и гигантском пальто такая… совсем ребенок. Но как же, Господи, он по ней соскучился!

— Я… — начинает Виктория и трясет головой. Она смущена, и Уильяму опять чудится, что всё это ему только снится. Они, наверное, выглядят сейчас полными идиотами.

— Со мной всё нормально, — говорит он. Не может же он на нее злиться за то, что ей не всё равно, тем более после последнего разговора.

— Правда? — Она смотрит на него, и ему знаком этот взгляд — таким она буравит подозреваемых и юлящих свидетелей. Она ему не верит.

— У меня выходные. Я выпил пару кружек пива, но со мной всё нормально! — Он и сам понимает, что это звучит как агрессивное оправдание, слышит злость в своем голосе — да пожалуй, он и правда зол. Странно, он обычно жестко контролирует свои эмоции.

— Я не собираюсь кончать жизнь самоубийством, Виктория. И я думал, что ты не слушает сплетен и не веришь им! — срывается он против воли. Заткнись, заткнись же, просто скажи, что это была не лучшая идея — будить его посреди ночи после долгой тяжелой недели и после того, как он перебрал.

Скажи, что благодарен ей за заботу, что скучал — что тебе нравится ее пижама, только не рычи на нее, она этого не заслуживает.

— Понятно… — ледяным голосом тянет она и встает. И вот сейчас на долю секунды он видит, он понимает, почему Викторию на работе прозвали Ее Величеством: она ведет себя как истинная королева, она контролирует свой гнев, хотя на самом деле разъярена — и разочарована.

— Мне не следовало приходить. Я прошу прощения.

Сделав несколько шагов к двери, она оборачивается и произносит:

— А знаешь что? Я знаю, что ты не собираешься себя убивать и насрать мне на долбаные сплетни!

Ее всю трясет, ее руки сжаты в кулаки. Уильям делает шаг вперед.

Есть миллион благоразумных причин, почему ему не стоит приближаться к ней, и пусть она лучше злится на него, для нее так лучше в конечном счете. Он не человек — руины. Она заслуживает гораздо большего.

И все же он делает шаг. Потому что он все еще пьян, и защитные механизмы его ослаблены, просто порваны в клочья за последние несколько дней — он так скучал по ней, что даже коллеги прозорливо не решались заговаривать о ее отсутствии.

Он делает шаг и хватает ее за сжатые кулаки.

— Я знаю. Прости. Я…

Дальнейшее для него неожиданность. На сей раз в ее поцелуе нет ни робости, ни нерешительности. Она стоит на цыпочках, запрокинув голову под неловким углом, потому что он продолжает держать ее за руки, и он правда не ожидал, что она его поцелует.