Рядом со мной (ЛП)

Вода розовеет — а кровь всё упорно не смывается, кровь забилась ему под ногти, и он не может смотреть на себя в зеркало, ему нужно сосредоточиться на дыхании.

— Уильям, — голос Эммы из-за закрытой двери.

— Я в порядке.

Она открывает дверь, игнорируя его слова, и, хотя он не оборачивается, сует ему в руки бутылочку с мылом, тем самым, которым она пользуется в морге, и кладет ладонь на его плечо.

— Она выкарабкается, — говорит она.

Ему хочется ей верить, ему так нужно верить ее словам. Но Эммы там не было. Эмма не смотрела в лицо Виктории, не видела, как Виктория теряет сознание.

Ему никогда в жизни не было так страшно.

***

Врачи отделения травматологии и скорой помощи сотворили маленькое чудо. Уильям всегда с гордостью считал себя агностиком, но то, что сделали эти врачи — не дали ей умереть — не что иное как чудо. Хирург говорил что-то о поврежденной аорте, тяжелой кровопотере, и да, она должна была умереть там, в том подвале, но она еще жива. Уильям вообще-то не верит в Бога, но он готов прямо здесь и сейчас опуститься на колени и молиться, до хрипоты молиться, если это поможет ей выжить.

Доктора те еще сволочи. Уильям судит по опыту: они не понимают или их просто не заботит то, какое воздействие их слова оказывают на людей.

Виктория должна была умереть на месте. Так сказал хирург, и жива она только потому, что ее туловище чуть сдвинулось или бог весть что еще — какие-то полдюйма, и она жива.

Врач говорит о статистике, проценте выживаемости, но его слова отскакивают от Уильяма, как от стенки. Впрочем, рядом Эмма, чей мозг еще работает, и она задает вопросы, чтобы убедиться, что врач ничего не скрывает под хитрым медицинским жаргоном.

У него доверенность на принятие решений в вопросах ее здоровья — он еще несколько месяцев назад подписал сотню бумаг, и то же самое сделала Виктория. В то время, когда они еще не были любовниками, это казалось практичным и таким незначительным. Так поступают иногда поддерживающие близкие отношения напарники, в напоминание о том, что они делают опасную работу, и порой быстро принятое решение означает разницу между жизнью и смертью.

Он подписывает согласие на операцию трясущейся рукой, но врач, заметил ли он это или нет, ничего не говорит, потому что врачу, наверное, насрать.

— Тебе нужно попить, ты обезвожен, ты в шоке, — говорит Эмма.

Он в шоке? Уильям смотрит на свои дрожащие руки, Уильям знает, что у него стучат зубы — да, наверное, он в шоке, а когда шок развеется… вот тогда-то он точно сойдет с ума. Но Эмме нужно чем-то заняться, и он говорит:

— Кофе.

— Нет. Принесу воды — я быстро.

Она выходит, и он закрывает глаза. Его тело, быть может, и в шоке — да, в шоке, Эмма права — но разум его работает, шестеренки крутятся. Он не может перестать быть полицейским, перестать быть детективом, перестать складывать кусочки головоломки — это его натура, и он ненавидит себя за это.

Виктория настояла, что нужно вернуться и еще раз опросить соседей мисс Коннелли. Он согласился, потому что — потому что она тоже соглашается, когда он хочет проверить что-то. Она пустила его за руль, а сама сидела и всё просматривала без конца свои заметки, и то, и другое крайне необычно — у нее точнейшая память, и она никогда не позволяет ему водить при исполнении.

Британские полицейские не носят огнестрельного оружия, только электрошокеры и дубинки, но их обучают, как вести себя в таких ситуациях. У Виктории была — черт, черт! — у Виктории отличная подготовка, он видел, как она обезоруживает подозреваемых в два раза крупнее себя.

А еще он видел, как она изображает тупую телочку, чтобы выудить нужную информацию, а еще он видел, как она играет на допросах хорошего копа, когда он сам играет плохого копа, и наоборот. Она всегда делает то, что нужно делать. Без исключения.

Нет. Не может быть…

— Господи… — бормочет он — и его голос кажется ему самому таким странным, что он немедленно замолкает и комкает, комкает полусырые мысли и запихивает их поглубже, потому что просто не может их принять.

Когда открывается дверь, он стискивает подлокотники, умом понимая, что это, скорее всего, Эмма. Викторию оперируют, врач четко сказал, сколько времени займет операция и что-то еще, о чем он упорно отказывается думать.

Это и правда Эмма, и он расслабляет пальцы. Он берет стакан, пьет воду. Кто знает, удержится ли эта вода в его желудке, но всё лучше, чем думать о том, что сказал врач, или мысленно собирать воедино кусочки случившегося.

Они не разговаривают — Эмма слишком хорошо его знает и не пытается отвлечь его бессодержательными беседами. На стене цифровые часы, на которые он старательно не смотрит.

— Хочешь, я позвоню ее матери? — спрашивает Эмма, и ему ненавистен тон ее голоса.

И то, что она говорит.

— Нет, — отвечает он, и говорить больно, и он не хочет говорить, он хочет — поменяться с Викторией местами. Он с радостью, не задумываясь, занял бы ее место на операционном столе.