Рядовой Иван Ященко

– А у нас ещё конопля по краям полей росла, – вспомнил Иван, – нашелушишь горсть зёрен – и такая вкуснота!

– Ну, – согласился Семён, – масло же в них. У нас даже давили масло из конопли – такая благодать с картошкой…

Вдруг Иван остановился, поражённый внезапной мыслью, повернулся лицом к полю:

– Сеня, а что будет с полем, с урожаем, а? Кто убирать будет, немцы?! Или наши?

– Поджечь бы его, – вздохнул Семён, – чтобы фашистам не досталось.

– Нет, жалко. Хлеб ведь. Сеяли люди, им надо будет что-то есть зимой. Или фрицы не дадут им?

Постояли в раздумье, будто от их решения зависело, будут ли местные сельчане с хлебом или нет.

Второй день свободы закончился в лесу, где наткнулись на поляну, заросшую чёрной смородиной. Ели ягоду, смеялись, хотя чувство голода от такой пищи не убывало.

– Я со своей девушкой по ягоды ходил, – вздохнул Семён, – жимолость раньше всего поспевала.

Иван засмеялся:

– Я такого названия не слыхал. Возле нашей деревни берёза да осина и поля. Огромные поля – нашему колхозу тринадцать тысяч гектар принадлежит… Жимолости нет. Земляника да костяника на полянках в лесу. Ну, возле речки боярка поспевает, рябина. Шиповник тож. А синих этих нет.

– Жениться хотел, – раздумчиво продолжил Семён, – хотя некоторые мои друзья говорили, что рано. «Успеешь хомут на шею надеть». А вот и не успел. Жалко. Мог бы ребёночка сделать. Осталось бы на земле продолжение моё, если меня убьют.

– А сколько тебе лет?

– Дак это – девятнадцать исполнилось как раз перед войной, двадцатого числа.

– Всего лишь? Я думал, ты старше…

И была ещё ночь, и был рассвет. Какая-то пичуга посвистывала, приветствуя пробуждение беглецов.

– Ишь ты, – сказал Иван, вслушиваясь в пение птицы, – будто и войны нет. А у нас летом жаворонки, особенно в жаркий день. Поднимется он над полем, трепещет крыльями, стоит на одном месте, только вроде качает его чуть вверх, чуть вниз, и льёт оттуда, кажется – из-под солнца, свои трели. И долго-долго так. А когда упадёт вниз, в пшеницу, то уже другой трепещет вверху и поёт…

Шли на восток, но чувствовалось, что линия фронта где-то очень далеко.

В одном месте, на выходе из леса, продрались через заросли кустарника и вдруг наткнулись на стенку сарая. Выглянув из-за угла, Иван увидел широкую распахнутую дощатую дверь этого строения, очевидно сеновала, дальше, шагов за двадцать, плетень с неказистой калиткой во двор и задняя стена дома, ещё дальше – крыльцо, закрытое с трёх сторон. Дверь в дом и ступеньки, обращённые в сторону улицы, отсюда были не видны.

Семён тоже выглянул, сказал негромко:

– В сараюхе, может быть, найдётся что-нибудь из жратвы, а?

– Разве с огорода что, – отозвался Иван, – рискнём.

В три прыжка к двери – и в сарай. Здесь действительно было сено, пахло скошенными травами, и они едва не задохнулись духмяным запахом. Стали осматриваться в полусумраке, но в этот момент послышались шаги и кашель. Шёл мужчина, несомненно, в сарай. Парни отшагнули от двери в разные стороны, затаились.

В проём шагнул хозяин и остановился, сразу почувствовав неладное:

– Матка боска!

– Тихо! Тихо! – разом предупредили его негромким шёпотом товарищи.

– Да, да, тихо, – отозвался мужчина, – молчу.

Было ему, судя по фигуре и по лицу, за пятьдесят.

– Отец, скажи: в доме у тебя немцы есть?

– Не, пане, не.

– А в деревне?

– Не, не.

Иван и Семён приблизились на шаг. Всматриваясь в лицо хозяина внимательно, Иван старался понять, что за человек перед ними, можно ли ему довериться, но ничего не понял, кроме того, что они напугали его до смерти.

– Поесть что-нибудь найдётся? – спросил Семён.

– О да, пане, кушать. Можно? – Мужчина сделал движение к выходу.

– Идите, – вежливо сказал Семён, – но никому!

– Да, пане, да.

Друзья проследили, как хозяин спешно прошёл во двор и скрылся за крыльцом, обувь простучала по ступенькам.

– Идём, – сказал Иван, и они вдоль сарая отступили к кустарнику на случай, если придётся бежать, вдруг крестьянин обманул и приведёт немцев.

Несколько минут спустя во дворе появилась женщина средних лет. В одной руке она несла большую казеиновую тарелку, в другой держала кринку. Она прошла к сеновалу, заглянула в дверь, но не увидела никого, оглянулась. Парни вышли из укрытия.

– Вот, – сказала женщина, – принесла вам картошек, хлебца и немного молока.

Они вошли в сарай. Иван сел на сено так, чтобы можно было видеть калитку во двор. Женщина вздохнула, поставила тарелку ему на колени, кринку опустила на землю рядом.

Кроме картошки на тарелке было два ломтя серого хлеба. Картошка была ещё тёплой. Потерев ладони о галифе, Иван и Семён начали есть, сдерживая себя, чтобы не показаться перед доброй женщиной совсем одичавшими от голода.

– Тут русские? – прожевав первую порцию, спросил Иван женщину.

– Да. Всякие есть: украинцы и белорусы, литовцы. Муж у меня поляк.

– А немцы в деревне есть?

– Заходят, но сёдня, кабыть, нету.

– Обижают?