Рядовой Иван Ященко

Товарищ, довольный тем, как складывался побег, немного иронизировал. Иван молчал, опустил руку в воду – в прозрачной воде от кисти его словно брызнули от берега мальки, – взял из воды окатанный волнами камень. Подбросил на ладони, сказал:

– Вот наше оружие. А след-то собаки не возьмут – нету следов!

И оба захохотали, негромко, но безудержно, до слёз.

– Догадаются, пожалуй, что мы на машине выехали, – отсмеявшись, сказал Семён.

– Может быть. Но километров двадцать от машины мы уже сделали, а им надо ещё найти то место, где мы спрыгнули. Пусть поищут.

– Неплохо бы ещё на чём-нибудь прокатиться, – мечтательно сказал Семён, – вот тогда уж точно не найдут. Кстати, собак у них здесь всего-ничего было. Нет, не найдут! Искупаемся?

Ивана самого тянуло окунуться в прохладные струи. Мальки вновь собрались стайкой, приблизились к берегу, солнце взблёскивало всякий раз на их серебристых боках, когда мальки делали движение, и это мерцание завораживало и вызывало в груди грусть и томление, одновременно воспоминание о детстве и тревогу в настоящем.

– По очереди, с оглядкой, – сказал он, – только мелко тут.

– А вот же за кустом ямка!

– Да, полезай ты, а я пока покараулю. – Иван выбрался из-под ивы, устроился в траве так, чтобы можно было видеть и свой берег, и противоположный.

Семён вымылся, стащил с берега в воду кальсоны, постирал, натирая песком, выстирал и портянки.

Потом они сменились. Раздевшись, Иван вошёл в воду по колено, посмотрел на себя раздетого: грудь – стиральная доска, рёбра были видны, можно считать их. На ногах и руках тёмные пятна, на тех местах, где зажило, но ещё не полностью восстановилось избитое тело.

Вспомнил Василя. Когда-то ходили с ним вместе на реку, рыбачили, купались, девчонок учили плавать. А теперь что с ним? Жив ли? У него сломаны рёбра и левая рука – немцы прыгали ему на грудь, когда собаки догнали и свалили Василя.

Ямка оказалась более глубокой, чем виделось с берега, хороший омуток – Ивану по грудь. Иван тоже постирал исподнее и портянки, а потом стал плавать на этом крохотном пятачке омута. Какое блаженство окунуться с головой, вынырнуть, лечь на воду, раскинув руки, видеть над собой голубое небо с лёгкими облаками! Но далеко родная сторона, которая могла бы защитить, а здесь, наверное, хоть и своя земля, советская, да враг топчется по ней.

Лежали на траве, борясь с дремотой, пока не подсохли портки. Пора уходить. Семён тоже думает о том же:

– Так что? Идём дальше или здесь дождёмся ночи?

– Надо осмотреться, – ответил Иван, выбираясь на берег.

Они нашли место, где можно было перейти реку, не опасаясь попасться на глаза свидетелям, поднялись по склону, вошли в лес. Здесь лес был гуще и разнообразнее: сосны, в низинах ели, кое-где осинник и березняк, местами высокий папоротник скрывал их почти с головой – чувствовалась отдалённость от жилья. На одной из полян Семён приостановился:

– Ваня, а что, если грибов поесть? Смотри: вот белый, а там сыроежки.

Иван оглянулся:

– Да, был бы котелок и спички, можно было бы сварить, хоть и без соли.

Семён сорвал белый гриб, отломил от шляпки небольшой кусочек, взял в рот, прожевал – сморщил нос. Потом попробовал сыроежку:

– Вроде съедобная.

Но Иван есть грибы не стал:

– Я в детстве уже пробовал сыроежки – мутит.

Двинулись дальше, но через некоторое время Семён сказал, остановясь:

– Погоди. Кажется, меня вырвет. Вот с хлебом бы они…

И не договорил, сотрясаемый судорогой. Перевёл наконец дух:

– Ладно, пошли…

Шли, с небольшими перерывами на отдых, до сумерек, потом и в темноте, рискуя наткнуться лицом на острые ветки или свалиться с обрыва. Снова река, опять неказистая, журчала по камням. Решили здесь провести остаток ночи. Донимали комары. Иван натянул на голову гимнастёрку, укутал лицо, но тогда кровопийцы накинулись на тело: исподняя рубаха почти не защищала бока. Однако усталость взяла своё: скоро захрапели оба. Но с рассветом, пробудившись, не могли без смеха смотреть друг на друга. Щёки от комариных укусов вздулись, с той стороны, где насекомые всё же добрались до кожи, их перекосило, под глазами вспухло, губы – варениками, не лица, а пародии на неизвестных животных.

– Ну и харя! Ты кривой! – смеялся Семён.

– А ты косой, – не оставался в долгу Иван.

Холодная вода несколько остудила жжение, зато голод зверем накинулся на желудки.

Оказалось – вовремя остановились. Утром, едва прошли несколько сот метров, открылось поле, за которым вдали виднелась деревня.

– Посмотрим, что за поле, – сказал Семён, – жрать хочется, спасу нет!

– Подожди, осмотримся, тут люди могут быть, – сказал Иван, – а то и немцы.

– В такую рань?

Нашли место, где лес вплотную подходил к посевам. На поле дозревала рожь. Срывали колосья, шелушили и ели зёрна, испытывая огромное наслаждение не только от еды, а и от воспоминаний детства, когда так же вот, гуляя свободно, можно было, проголодавшись, выйти на колхозное поле и подкрепиться – то ли пшеницей, то ли капустой или огурцами. Набрали зерна в карманы, пошли в обход и поля, и деревни.