Рядовой Иван Ященко

– Твои друзья роют проход, а ты ничего не знал? «Честное слово!» А? К нам прибыли хорошие специалисты по развязыванию языков. Они объяснят тебе, что такое честь немца. А потом я прикажу повесить тебя вместе с беглецами. Ты понял?

– Я… я… понял. Но они мне не доверяли никогда. Я не знаю почему. Даже когда в полку… до плена. Клянусь вам!

Бартев уже сам верил в то, что говорил, – так хотелось ему жить. Жить, жить!

– Ладно, – решил гауптман, – даю тебе ещё время на размышление. Пшёл вон!

Испуг пленного, истовость его раскаяния и вера в свою непричастность к побегу пленных несколько поколебали убеждение эсэсовца. Или же он решил использовать Бартева в своих, пока неясных пленнику, целях – Михаил этого не понял, но небольшую отсрочку от жестокого наказания он получил. На трясущихся ногах, всё ещё прихрамывая, явился на кухню.

Пауль Кляйн не стал вершить суд и наказание, глядя на ночь, отложил дело до утра.

Избитые до полусмерти Иван, Василь, Влас и Фёдор лежали некоторое время там, где их сбросили с машины, вблизи от ворот лагеря. Потом, помогая друг другу, перебрались на своё место, где провели все предыдущие дни плена. Дзагоев остался лежать на том же месте, он был без сознания.

Старшего сержанта не было ни живого, ни мёртвого, и, судя по тому, что несколько мотоциклистов с собаками в люльках вновь отправились на поиски, ему удалось уйти. Пока.

Голова у Ивана кружилась, затылок, куда пришёлся удар кованым носком фашистского ботинка, разламывался от боли, искусанные собаками бока и ноги страдали не меньше. Он повалился на землю и так, в полузабытьи, пребывал до утра.

Утром лагерников построили, и они могли видеть поставленную за ночь у ворот виселицу. В нижней части перекладины были ввинчены четыре крюка.

Беглецы в строй не встали, не могли. Дзагоева Иван увидел рядом с собой. Это доктору разрешили ночью убрать полутруп подальше от ворот. Дзагоев пришёл в сознание и, увидев товарищей по несчастью, вдруг улыбнулся и сказал с придыханием:

– Вано, будэш живой, схады на Кавказ… скажи всэм, что Висарион адэн нэмца… чуть нэ зарэзал.

Придерживая рукой полыхающий жаром затылок, Иван посмотрел туда, где стояла виселица. Четыре крюка – это, очевидно, для них, для четверых, которых можно поставить под петли. Но ничего Дзагоеву не сказал, согласно прикрыл глаза, слегка склонив голову, – пообещал выполнить наказ.

Утром казнь почему-то не состоялась. Как обычно, после подъёма, туалета и завтрака пленных распределили на работы. Кроме заготовки брёвен в лесу и в лагере было полно дел: строили бараки для заключённых; а небольшой барак для больных и медперсонала уже был наполнен ранеными и больными. Кроме Петра Николаевича, полкового доктора, и трёх медбратьев, в этот барак, в отведённый специально отсек, являлись в сопровождении охранников и немецкие «доктора». К ним в «кабинет» поочерёдно заносили раненых. Что с ними делали немецкие «лекари», узнать было невозможно. Из «кабинета» потом раненых выносили и увозили в неизвестном направлении.

Все пятеро беглецов оставались на поле, где ночевали, и это было странно.

Между тем под виселицей соорудили небольшой помост, три ступеньки лестницы вели на его площадку. Ещё некоторое время спустя на помосте появился высокий табурет. Кто-то по приказу сделал его за ночь. Но только один. «По одному будут вешать?» Иван видел все приготовления издали, иногда пытался приподняться, но сразу же начиналось головокружение, слабость и тошнота.

Вечером, когда вернулись из леса лесорубы и было приказано отставить работы на постройке бараков, лагерников построили фронтом к виселице.

К Дзагоеву, который то терял сознание, то приходил в себя, подошли два доктора-немца, осмотрели его, довольно бесцеремонно ворочая, берясь и за простреленную левую руку, потом сделали укол в правую – приговорённый не должен был умереть раньше казни – и ушли. Виссарион почувствовал себя лучше и уже не отключался.

И тут Иван увидел нечто невероятное: к Дзагоеву подошли бывшие красноармейцы, прислуживавшие до этого немцам, с белыми повязками на рукавах гимнастёрок. Один только был в немецкой чёрной форме. Им оказался… Миша Бартев!

Полчаса назад Бартев вновь предстал перед гауптманом. Тот выглядел вполне добродушным, сказал:

– Ну, пришла пора тебе показать, что ты действительно немец, – и, кивнув на стул, приказал: – Одевайся. Вот твоя новая форма.

Михаил оторопел, но взгляд фашиста стал жёстким, и Михаил начал стаскивать с себя затёртую красноармейскую гимнастёрку, а потом и всё остальное, включая обувь.

Когда он закончил смену одежды, гауптман сказал удовлетворённо, впрочем, не скрывая издёвки:

– Тебе предстоит важная миссия. Будешь помогать… будешь выполнять всё, что прикажет тебе шарфюрер.

Тут только Михаил увидел сидевшего слева от двери немца.

– Его зовут Эрнст, – добавил со смешком гауптман.

При этом Эрнст поднялся со стула, слегка склонив голову. Видя, что Бартев не понял его шутки, гауптман пояснил: