Рядовой Рекс

Танкист балагурил, смеялся, а Виктор никак не решался взглянуть ему в лицо. Он побаивался это делать еще в госпитале, а ведь их койки стояли рядом. Танк Маралова подбили в последний день Сталинградской битвы. Тридцатьчетверка пылала, как сноп соломы. Экипаж погиб. Весь. Погибшим считали и командира роты Маралова, даже похоронку отправили. Но когда спецкоманда осматривала обуглившиеся танки и собирала то, что осталось от экипажей, комроты застонал. Потом госпитали, операции, пересадки кожи. Все бы ничего, если бы не лицо. Ни бровей, ни ресниц, ни волос на голове. Ушей и носа – тоже почти не было. Сплошной ожог, прикрытый тонкой лилово-красной кожей.

Но Маралов не унывал. Не было в госпитале человека веселее его. Он балагурил, острил, по любому поводу сыпал анекдотами. Никому и в голову не приходило жалеть старшего лейтенанта или сочувственно расспрашивать, как он думает жить дальше. И вот ведь чудеса: самые хорошенькие и самые неприступные медсестры прямо-таки роились вокруг Маралова. Но что больше всего поражало претендентов на роль госпитальных сердцеедов: в глазах девушек не было и намека на сердобольность или жалостливость, нет, и голубоглазые, и черноокие светились неподдельной влюбленностью в танкиста. Вот и пойми женскую душу!..

Маралов шел на поправку. Лицо его не смущало, а вот нога не давала покоя: два перелома и разбитое колено. Это не шутки.

– Хотят списать подчистую, – хрипел он Виктору по ночам. – Черта с два! Не на того напали. Да я одной рожей так испугаю фрица, что тот вмиг околеет. Лишь бы сесть в танк. Ты же спортсмен, помоги, придумай, как разработать сустав: на комиссии сказали, что вся загвоздка в нем.

И Виктор придумал. Тут была и бесконечная ходьба по лестницам, и лазание по шведской стенке, и велосипед… В тот день, когда Громов выписывался, Маралов, хоть и сильно хромая, но уже без костылей проводил его до ворот.

– До встречи, – обнял он Виктора. – Война хоть и большая, но там тесно. Увидимся! И вообще предлагаю въехать в Берлин на моей броне.

– Принято, – улыбнулся Виктор. – Я тебе напишу.

Но так и не написал. И вот теперь командир танкового батальона капитан Маралов принимает товарища по госпиталю под своей тридцатьчетверкой.

– Помнишь, Громов, я тебе говорил, что на войне тесно и мы увидимся?

– Ага.

– Так давай за встречу. По глоточку, – отстегнул он фляжку. – А то когда еще придется? Сейчас здесь такое будет!

– Давай. Я рад. Честное слово, рад, что ты в строю, что комбат, и вообще…

– Я тоже. Ну, будем живы! – Маралов сделал изрядный глоток, передал фляжку Виктору, а Рексу протянул сухарь.

– Не возьмет, – заметил Виктор. – Ест только из моих рук.

– Сам научил? Молодец собачина, так и надо. Доверяй только хозяину. Ну, все, братцы, началось! Теперь – лишь бы не прямое попадание.

Обработав передний край, «мессеры» и «юнкерсы» навалились на рощицы и перелески, которые как ни маскируй, а сверху просматриваются почти насквозь.

Полчаса непрерывного гула, воя, рева, треска, взрывов, стонов… А потом – как будто ничего и не было. Тишина. Оглушенные люди вылезали из-под танков… Маралов приказал прочистить орудия, привести в порядок триплексы и прицелы, проверить боезапас.

– А ты говорил, зачем закопались?! На, смотри, – протянул он Виктору бинокль. – Так что вперед пойдем не скоро.

С холма лавиной катились фашистские танки. В бинокль хорошо было видно построение атакующего каре: впереди и на флангах – тяжелые «тигры», в середине – «пантеры» и самоходные орудия «фердинанд». Танки шли, не открывая огня, а «фердинанды», выскакивая на бугры, вели беспорядочную стрельбу.

– Хотите, чтобы мы себя обнаружили, а «тигры» засекли и расстреляли в упор? – усмехнулся Маралов. – Ни черта у вас не выйдет!

Он начал считать, сколько на батальон идет танков, но быстро сбился: все равно раза в три-четыре больше.

– Чего не стреляешь? – спросил Виктор.

– Нельзя. Надо ждать. Пусть подойдут ближе. Пушка у «тигра» бьет дальше нашей, да и броня у него покрепче. Так что единственный выход: подпустить метров на пятьсот и молотить в лоб.

Бензиновый чад повис над полем. Голубоватый дым выхлопов, почти не рассеиваясь, стоял стеной, из-за которой выныривали все новые волны танков.

– Пора! – сказал комбат, поднимаясь в танк. – А ты уходи, – бросил он Громову. – Пехоте здесь делать нечего: в танковой рукопашной ты не сгодишься.

– Все понял. Уже ушел. Только я хорошо знаю эту лощину: всю на брюхе исползал. Сейчас фашисты наткнутся на овраг. Он неглубокий, но стены крутые – придется обходить. Тут-то и подставят тебе борта.

– Ай да Громов! Вот это по-дружески! Все, рви когти! Они уже затоптались! – крикнул Маралов и захлопнул люк.

И действительно, немецкие танки остановились, потом попятились назад, повернули на девяносто градусов и пошли вдоль невидимого оврага.

– Вот теперь самое время. Огонь! – скомандовал Маралов.