Рядовой Рекс

– Значит, в этой яме тоже погреб, – доложил и Ларин.

Через полчаса разведчики откопали крышки еще двух погребов.

– Ну что, командир, открывать?

– Открывайте. Только осторожно. Посмотрите, нет ли там тайного проводочка к мине.

– Нет, все чисто.

– Тогда навались!

Когда разведчики отбросили крышку первого погреба, оттуда ударило жутким, гнилостным смрадом.

– Все ясно, – заметил побледневший Громов. – Открывайте второй.

Таким же мертвенным смрадом дохнуло из второго, а потом и из других погребов.

Разведчики отошли в сторону. Перекурили. У многих дрожали пальцы, и они не могли сработать самокрутку.

– Дайте и мне, – протянул руку Громов. – Не могу. Мутит.

Седых рыскал глазами по сторонам, словно мог увидеть виновников этого злодеяния. Ларин до синевы налился кровью, а сжатые губы превратились в белый шрам.

И вдруг где-то внизу, у самой речушки, раздался призывный лай Рекса. Разведчиков будто ветром сдуло с холма. Они рассыпались веером и на бегу изготовились к такому бою, в котором пленных не берут. Но Рекс сидел у какой-то норы и лаял не столько свирепо, сколько просительно.

– Может, лиса? Или енот? – предположил Ларин.

– Сейчас проверим, – бросил Седых, снимая с пояса гранату.

– Отставить! – остановил его Громов. – А вдруг человек?

– Да вы что? Откуда здесь люди?

– Вперед, Рекс, вперед! – приказал Громов и подтолкнул его к норе.

Рекс послушно нырнул в темноту. Через секунду послышалось рычание и… жалкий, плачущий голос – не то ребенка, не то женщины.

– Осторожней, Рекс, осторожней! – крикнул Громов. – Кто там есть, вылезайте! Немедленно вылезайте!

И вот показался собачий хвост, потом упруго упирающиеся лапы, напряженная спина – Рекс явно кого-то тащил. Когда из норы вывалилась груда лохмотьев, никто не мог понять, кто в них копошится.

– Братцы, да никак женщина? – ахнул Седых.

– И точно, старуха.

– А заросла-то, а обовшивела.

– До чего же тощая! В чем только дух держится?

Солнце било прямо в лицо старой женщине. Сослепу она ничего не видела, а когда проморгалась и увидела, что перед ней немцы, неожиданно резво вскочила и кошкой вцепилась в близстоящего.

– Да ты что, бабуля? Очнись, мы же свои! – осторожно разжимая ее пальцы, оторопело пятился разведчик.

Старуха что-то мычала, слабо цепляясь за парня. Наконец вырвались и слова:

– Сожгите… Убейте… Ироды проклятые… Чтоб вам в геенне огненной!

– Все ясно. Мы же в немецкой форме. Видно, приняла нас за карателей, – сказал Громов.

– Бабуля, ну что вы? Ну, успокойтесь. Свои мы, русские, – как можно мягче начал Ларин. – А переоделись для дела, искали карателей.

До старухи что-то начало доходить. Она отцепилась от разведчика, села на землю и горько заплакала.

– Те тоже были с собаками.

– Вот что, – решительно сказал Громов, – надо привести ее в божеский вид. Давайте-ка бабку к речке – ее надо хорошенько отмыть, а лохмотья выбросить. Ты, – указал он на самого рослого, – снимешь френч. Старушке он будет как пальто. Седых, распорядись, чтоб в лесочке развели костер. Обсушить бабульку, обогреть и как следует накормить. Все разговоры потом.

Через час Надежда Тимофеевна Дугинова жадно выскребывала из котелка кашу с тушенкой и ровным, тусклым голосом рассказывала неправдоподобно-жуткую, но абсолютно достоверную историю, которая позже вошла во все обвинительные документы против фашизма.

– Семнадцатого октября был мой день рождения. Как-никак полвека стукнуло, а отметить нечем. Вспомнила, что на дальней грядке выкопана не вся картошка. Решила хоть картохи испечь да угостить домашних. Ковыряюсь в грядках, перетряхиваю ботву. Вдруг вижу: с горки катятся мотоциклы, а за ними машины. Выскочили из них человек сто. Форма, как у вас, мышастая. С ходу начали стрелять. Люди – врассыпную. Но бежать некуда, деревня окружена. Я как упала в ботву, так и лежу. Гляжу, старик мой бежит. Куда там, догнали, веревку на шею – и на ворота. Детишки, трое младшеньких, выскочили из дома – тут же около отца пристрелили. Как я не закричала, как не бросилась с мотыгой на этих зверюг?! Окаменела, шелохнуться не могла.

А из соседней избы метнулась моя подруга, Маня Новосельцева. Прижала к груди внучонка – и к лесу. И надо же, натолкнулась на верзилу с такой же вот штукой, как у вас, – в упор прошил и внучонка, и Маню. У другой избы пятилетний Ваня Алешкин спрятался в бочке с водой. Когда кончился воздух и он вынырнул, его схватили, пристрелили и швырнули в погреб.

Потом им, видно, надоело бегать по улицам: заходили в дома, выводили во двор и тут же расстреливали – целыми семьями. Пятеро Алешкиных, шестеро Агафонкиных, семеро Масюговых, девять Кондрашовых, одиннадцать Федичкиных, тринадцать Вороновых… Я их всех знала, всех до единого. Алешкины: дед с бабкой и и трое внуков – старшему шесть, младшему един годик. Федичкины: дед с бабкой, дочки и шестеро внуков – младшему два года. Кондрашовы: тоже старик со старухой и внуки, младшему – годик.