Рядовой свидетель эпохи.

На вокзале увидел несколько танкистов, расспросил, как добраться до такой-то воинской части. Они охотно рассказали, представившись, что сами оттуда, — либо на попутной машине, либо пешком километров двенадцать. Зашел в пристанционное кафе, заказал себе ужин, выпил стакан водки по случаю начала нового этапа моей службы и, поужинав, пошел, на ночь глядя, пешком. Ночь, стало морозить, было уже начало ноября, небо безоблачное, над головой, наконец, свое русское небо и знакомые звезды. Пришел глубокой ночью в гарнизон. Вокруг большие жилые дома, большое здание клуба воинской части. По знакомым признакам определил, где проходная части, быстро её нашел, обратился к дежурному предъявил предписание. Дежурный, сообщив, что танковый полк, в который я назначен, находится в Москве на параде, направил меня в казарму одного из подразделений этого полка. Явившись туда, я представился сонному дежурному, и, наконец, завалился спать на свободную кровать и мгновенно заснул после недельного плохого высыпания на московских вокзалах. Хорошо выспавшись, так как никакого подъема по случаю моего позднего ночного прибытия не устраивали, обратился в штаб полка, сдал предписание, личное дело и получил направление в роту, в которой мне придется служить. Праздничные октябрьские дни провел в пустой казарме, ничем конкретно не будучи занят, отсыпался. Большую часть времени провел в Ленинской комнате, где были все подшивки центральных газет и журналов.

Надо отдать должное армейским политработникам. Уж информированность-то периодикой была поставлена в армии идеально. Даже в самом глухом гарнизоне, вроде нашего, под Фалькенбургом, в ротах была Ленинская комната — по существу — это хороший читальный зал, где всегда были свежие почти все центральные газеты, журналы, подшивки газет, часто и небольшие библиотеки.

Через несколько дней возвратился весь личный состав полка, бывшего на параде на Красной площади. После парада они еще несколько дней мыли, чистили и смазывали парадные танки и ставили ли на консервацию в Кубинке. Второй комплект танков находился здесь в постоянном гарнизоне. Я был окончательно определен в танковую роту капитана Федорука, сразу мне понравившегося. Но впечатление от танкового взвода, в котором я принял танк, сложилось неблагоприятное. В танке большой некомплект инструментов и принадлежностей, в других танках то же самое. Механики-водители бегают друг к другу за инструментом, за смазочными шприцами. У нас такого никогда не было. Возникло у меня подозрение, неужели продают инструмент местному населению? На мою твердую позицию — инструмент никому не давать, многие обиделись.

Вскоре обескуражило назначение меня старшиной танковой роты. Вот это все было никак не для меня. Меня тянуло в свободное время в читальный зал, в библиотеку, в спорт, а тут надо было всегда быть с народом. Мои протест, мои доводы не были приняты во внимание. Командир роты по хорошему уговаривал, просил помочь навести порядок. Порядка действительно не было, хотя Кантемировская танковая дивизия и была парадной, как сейчас сказали бы — элитной. В казармах холодно, батареи отопления еле теплые, питание слабое. В караульном помещении, куда часто назначаюсь начальником караула, печь постоянно дымит, дрова сырые, холодно.

Некоторые на меня, новичка, смотрит косо. Понятно, наверное, кто- то рассчитывал из своего круга попасть на должность командира танка, а тут вдруг появляется человек со стороны. Взаимопонимания с отдельными товарищами из роты у меня никак не получаются. Единственное утешение тогда — рядом расположенный спортзал. Замерзнешь — бежишь туда, покрутишься на турнике и на брусьях, и снова тепло.

Преимущество нахождения рядом с Москвой все же в те дни ощутилось. У меня вдруг сильно воспалился и совсем затек один глаз. В санчасти сразу направили в Москву в Центральный военный госпиталь. Там внимательно глаза осмотрели, промыли, что-то закапали, совсем забинтовали и наказали через неделю явиться в госпиталь снова. Такое внимание приятно удивило. Радовало и то, что в Москве имеется возможность бывать часто.