Рядовой свидетель эпохи.

До переезда в Борисоглеб мы, два брата с матерью, после внезапной трагической смерти отца остались жить в одиноко стоящим на краю леса доме, у разрабатывающегося торфоболота, в трех километрах от ближайшей деревни. Незадолго перед этим отец, будучи один в доме, а мы ушли с матерью в деревню, заряжал ружейные патроны, один из которых у него разорвался в руках, оторвав несколько пальцев. Только после нашего прихода ему мать сделала какую-то перевязку, затем, добыв подводу, отвезла на волжскую пристань, это километров в десяти от нас, затем на параходе — в Ярославль, в больницу, еще сорок километров. И вроде обошлось все, кроме потери трех пальцев на руке, отец пришел из больницы, но тут его настиг столбняк и смерть. Дом, где мы тогда жили, был служебным помещением при торфоразработках. В летнее время, в сезон добычи торфа дом был одновременно и конторой торфопредприятия, и нашей служебной квартирой — отец летом работал десятником торфопредприятия. Зимой мы жили одиноко на краю леса и болота, отец становился сторожем торфодобывающей машины и, наверное, подрабатывал еще помощником лесника, промышлял охотой. Одно из самых ранних воспоминаний детства: отец зимней ночью поднимается на чердак дома караулить волков, и мы долго не спим. Еще поздней осенью он купил по дешевке в деревне совершенно старую лошадь, зарезал ее, ободрал и оставил на зиму у дома для приманки волков на расстоянии выстрела из чердачного окна. За убитых волков, за пушнину тогда хорошо платили и снабжали на льготных условиях охотников порохом, дробью и другими охотничьими припасами.

И вот теперь, то есть тогда, поздней осенью 1931 года, мы, два брата, и наша мать, абсолютно неграмотная женщина, всю свою жизнь до этого момента — домохозяйка, не имеющая никакой специальности, остались в одиноком доме на краю болота и леса. Мать горюет по отцу, громко по-крестьянски причитает: «и на кого ты меня оставил с малыми детушками (мне шесть, брату восемь лет), и что я с ними буду делать...». Наверное, ждет известий от своего старшего сына, нашего старшего брата, где-то устроившегося на работу после нескольких лет случайного заработка. Мы, тоже грустные, целыми днями бродим по краю болота. Журавли, гуси улетели, одиноко грустно, тоскливо. Потом в ближайшей деревне Ломовской нам выделили, наверное, местная власть, пустующий маленький домик, и мы несколько месяцев прожили там до момента, когда старший брат прислал нам вызов к себе в Борисоглеб. До Костромы (20 км.), до вокзала нас довезли на подводе; все наше семейное имущество уместилось в одном небольшом сундуке и нескольких узлах. На вокзал пришел проводить нас товарищ старшего брата, видимо предупрежденный им телеграммой. Он и надписал на вещах, сдаваемых в багаж, адреса назначения. Мы с братом писать еще толком не умели, мать могла расписываться, только ставя крестик.

В Борисоглебе мы сначала поселились у кого-то на квартире, но вскоре перебрались в отдельный старый маленький домик, видимо, купленный братом. Переселенческая суета длилась до зимы и я, начавший было учиться на старом месте в деревенской школе, пропустил учебный год. Не ходил в школу и другой мой, средний, брат. Через год, тяжело заболев, умерла мать, и мы, два неразлучных брата, остались на полное попечение 18-летнего нашего старшего брата, работавшего в то время лаборантом на Борисоглебском крахмало-терочном заводе...

Детская наша жизнь в Борисоглебе была привольной и интересной. Целый день с утра до вечера на улице, на реке. Летом — купанье без удержу, ловля рыбы, раков, катанье на сплавных бревнах, беганье по бревенчатым заторам — каждое лето по реке сплавляли, видимо, в Ярославль лес. Осенью грибы, орехи, по первому льду катанье по реке на коньках, промысел рыбы, поднявшейся к самому льду, оглушением ее обухом топора, а также — самодельной острогой на промоинах у быстрин. (Тогдашняя наша острога — это вилка, прикрученная проволокой к палке). Зимой — увлекательная ловля налимов на кляпыши (это опущенная в маленькую прорубь до дна леска с грузилом и крючком-тройником на конце. На крючке насажен кусочек замороженного пескаря или другой какой мелкой рыбешки). Весной, в половодье, продолжение ловли налимов тоже на кляпыши, заброшенные с берега в мутную воду.

Все эти воспоминания промелькнули у меня в первый детдомовский день, а может быть еще по дороге из Борисоглеба в Ростов, когда нас вез туда наш старший брат Федор на лошади, запряженной в тарантас. Брат несколько раз останавливался, тяжело задумывался, спрашивал, не вернуться ли нам обратно, предлагая оставить нас на несколько месяцев на попечение своей невесты. Мы нейтрально помалкивали.