Ряженые. Сказание о вождях

Юре после Гулага было все равно что есть и во что одеваться…

Да и ныне он был наряжен не намного лучше. Брюки еще российские, обтерханы снизу, ремешок брезентовый, солдатский; кепчонка блином. Когда Марийка осматривала его запасы, Юра «блин» свой заветный отстоял, все остальное, наконец, было выброшено в мусор. Переодела собравшегося в поход мужа с ног до головы: брюки кремовые, тончайшие, для израильской жары, подарок тещи ко дню рождения. Безрукавка невесомая.

— Теперь за тебя не стыдно, — заключила Марийка удовлетворенно. Юра растянул в иронической усмешке свои губищи — африканские, по давнему и недоброму замечанию тещи. Верхняя губа чуть оттянута кверху. Проглядывают зубы такой белизны, что у Марийки, едва остановила на них взгляд, сжало сердце: свои-то, природные, у ее «медвежатика» в тюрьме выбиты. Да и челюсть едва срослась.

— … Ладно! Проведу рекогносцировку… Вначале отработаю южный вариант, — бросил Марийке неопределенно, когда она протянула ему бутерброды на дорогу.

— Пустыня Негев — самая жарища, — озабоченно произнесла Марийка. А услышав, что Юра спросил по телефону на автостанции о расписании автобусов на город Хеврон, вскричала в беспокойстве: — Ты с ума сошел! Самое арабское гнездовье. Яблоко раздора. Там стрельба не утихает…

Глава 3 Хеврон. Пещера «Махпела»

Юра успокоил Марийку: в Хеврон он никого не повезет, но лучшие поселения возведены на пути к нему…

Пыльный, с вмятиной от камня автобус номер 160 отправился с Центральной автобусной станции Иерусалима минута в минуту. Юра едва не опоздал, влетел в него запыхавшись, ткнулся на ближайшее свободное место. Шофер согнал его с сиденья, рявкнув, что это «маком ле хаял!» (место солдата); и в самом деле, поколыхались на иерусалимских холмах, как на волнах, промчали два тоннеля в горах, — забрался у погранпоста в автобус огромный костлявый солдат с тонкой мальчишеской шеей. Уселся на своей скамье, и Юра не удержался от улыбки: солдат в широченном, не по его худобе, бронежилете, подпиравшем подбородок, походил на иллюстрацию к роману Сервантеса о Дон Кихоте Ламанчском. Дон Кихот положил на колени многозарядный американский автомат. Всю дорогу молчал, изредка, на глухих поворотах, вскидывая его…

Выскочили вдруг на шоссе Иерусалим — Бершева, окруженное каменистыми ступенями гор с масличными деревцами, свернули куда-то в сторону; опять потянулся вдоль пробитой в скалах дороги каменный хаос облезлых холмов цвета бурой глины; ноздреватый, разрушенный жестокими хамсинами. Тусклая глина изредка «играла» на солнце всеми цветами радуги: то вдруг сверкнет синевой, то ослепит на повороте красным огнем. Проснулись в Юре детские мечтания о геологии: рубины, алмазы, калийные соли, — чего только не таится в этих мертвых раскаленных холмах, тысячи лет за них воюют люди, понятия не имея, какие богатства под солдатскими ботинками… Спрячется солнце, — все вокруг сереет. Бегут и бегут столбы, похожие в своей верхней части на печные ухваты с клубками проржавелой пограничной «колючки». Где-то на горизонте, в розовой дымке, Иордания со своими притаившимися фанатиками, никогда не забывавшими, что проклятые соседи отобрали у них в Шестидневную войну Западный Иерусалим… Юра отвернулся от окна, принялся думать уж не о чужих фанатиках (пусть о них Рабин думает!), а о своих, все сильнее тревоживших его. Он пришел в иудаизм взрослым, и относился и к своей вере, и к атеистическому государству, прикрывшемуся кипой религиозного еврея, как взрослый… Чаще всего вспоминал в эти дни двадцать третью главу из Моисеевой книги «Бытие». А ведь, казалась бы, простая глава, бытовая: «за четыреста сиклей», сказано там, «Авраам, прародитель еврейского народа, купил у арабов место погребения для умершей в Хевроне жены Сарры…»

«Ну, купил, ну, и что?..» А строки снова и снова плыли перед глазами, как бегущие огни электрической рекламы: «… И умерла Сарра в Кириаф-Арбе, что ныне Хеврон…» Оплакал Авраам жену и пришел к сынам Хета.«…Я у вас пришлец и поселенец, — сказал… — попросите за меня Ефрона, сына Цохарова. Чтобы отдал мне пещеру Махпелу, которая у него в конце поля его, чтобы за довольную цену отдал мне посреди вас в собственность…»

Ефрон, сидевший посреди сынов Хетовых, отозвался сразу же: «Нет, господин мой, перед очами сынов народа моего дарю тебе ее…»

Авраам поклонился пред народом, но стоял на своем, подарка не взял…

Ефрон тогда заломил несусветное. Чтоб опамятовался пришелец. Расстался со своей гордыней…

«— Земля стоит четыреста сиклей серебра; для меня и для тебя что это? Похорони умершую свою…»

Авраам почтительно выслушал «и отвесил Авраам Ефрону четыреста сиклей серебра… И стало поле Ефроново… владением Авраамовым перед очами сынов Хета, всех входящих во врата города его».

Вот он, понимал Юра, тот законный путь, который завещан еврейству мудрейшими из мудрых. Праотцами. Не бери в дар землю даже завещанную твоим потомкам.