Ричард Длинные Руки — герцог

Резкий тонкий крик заставил повернуть голову. Вместо гнезда под козырьком башни, где птенцы ласточки едва не выпадали через борт, сейчас нечто массивное, утыканное камешками. А сверху выглядывают тонкие змеиные головы. Я сперва решил, что змея сожрала птенцов, но на фоне звезд мелькнула быстрая тень, нечто крылатое размером с кошку спланировало на гнездо. В пасти прилетевшего что-то трепыхается, зверь начал рвать добычу на куски и совать в жадно раскрытые пасти с мелкими зубками.

Содрогнувшись, я поспешно перевел взгляд на здание напротив. Крыша как грязный воск на жарком солнце, что быстро теряет форму и оплывает. Непонятно. С холодком в сердце сообразил, что крыша не просела вовсе, напротив – стала выше и шире, а грязные потеки – это вовсе не измененные камни стен, а нечто упавшее сверху, как грязный снег, что налип и обезобразил…

Торопливо огляделся, но нет, не снег. Это, скорее, странная грязь, неизвестно откуда взявшаяся, но все-таки сверху, потому что потеки все еще сползают, обезображивая стены, закрывая проемы окон, залепляя барельефы и даже колонны.

Я ощутил оторопь, при наступлении ночи любое место преображается, становится таинственным и загадочным, и оказываешься словно бы в другом мире, но именно «словно бы», а на самом деле очертания все те же, и если зажечь свет…

Пальцы, подчиняясь мелькнувшей мысли, щелкнули, вызывая шарик света. Я замер. В круге света прямо передо мной на стене каменные барельефы медленно меняют очертания, словно их лепят из пластилина незримые пальцы. Вздыбленный лев с косматой гривой превратился в отвратительного ящера, утыканного тупыми, но частыми шипами, две пантеры стали горгульями, а роскошный гобелен на полстены медленно потек, как тяжелая слизь, на полдороге застыл отвратительными наплывами, а на полу образовалась матово блестящая твердая гадость, словно из грязного льда.

Я выглянул в коридор. Никого. Вдали послышались шаги, голоса. Я прижался к стене, торопливо перетек в личину исчезника. В полосе лунного света показались две фигуры в бесформенных балахонах, скрывающих очертания, ну хоть не что-то четвероногое. Я ощутил минутное облегчение, пока не вспомнил, что на свете нет более жестокого и беспощадного зверя, чем двуногие.

Донесся холодный злой голос, снова на чужом языке, но я понял отчетливо:

– …и что их задерживает?

– Еще не доставили триггенов, – ответил другой голос, слова звучат странно, словно говорящий сам не человек, а что-то вроде триггена, – но первая партия уже…

– Поторопите, – сказал первый. – Приказано начинать…

– Наконец-то…

– Не рано?

– Мы готовились долго…

Они удалились, голоса затихли, я не дослушал, что именно приказано, но предчувствие бубнило, что ничего хорошего ждать не стоит. Я потихонечку пошел вдоль стены, держась тени и перебегая от одной ниши к другой, только убедившись, что никто не видит и не чует… вроде бы.

Вместо изящной светлой двери, через которую меня сюда пропустил Кемпбелл, сейчас почти ворота, настолько проем стал высоким и широким. Обе створки теперь целиком из покрытого ржавчиной металла. Я осторожно толкнул, не поддались, а когда навалился плечом, пошли в стороны медленно и неохотно.

Я проскользнул в щель, дверь закрылась с мягким чмокающим звуком, словно впечаталась в мокрую глину. Зал удлинился, стал выше, под сводами зловещая тьма, а в самом конце цветной витраж на всю стену. Я заспешил к нему, что-то знакомое, но странный холодок проникал под кожу с каждым шагом, а когда приблизился и смог разглядеть детали, сердце сжала холодная рука.

Более отвратительной и глумливой гадости я не видел и не мог вообразить, что она может быть. Некто с огромным талантом, размахом и сладострастием изобразил самые изощренные пытки, издевательства и унижения, которым подвергают людей, а над всем этим поместил искаженные морды ухмыляющихся чудовищ, в которых без труда можно узнать отцов церкви…

Холод сковал мое тело, я заставил ноги сделать шаг назад, еще и еще, наконец замороженная грудь сумела сделать вздох, я едва не закашлялся: несмотря на холод, здесь все пропитано миазмами гниения, разложения, смрад забивает дыхание…

Удивляясь, как не услышал всего раньше, заторопился прочь, снова зал, такой же оскорбительно огромный, пустой, стены голые, блестит либо камень, либо плесень, дважды проплыли неслышно фигуры в балахонах…

Нагая женщина, безобразно толстая, со свисающими до колен грудями и животом, выплыла из стены, но настолько закутанная в собственные пышные волосы, что ничего и не разглядеть, кроме призрачных, почти незримых ног. Я уставился на нее обалдело, она заметила мой взгляд, кокетливо улыбнулась, коровища, стрельнула глазками и, пройдя коридор наискось, ушла в противоположную стену, словно слон в камыши.

Сердце устало колотиться, я чувствовал такое опустошение, что вот сейчас бери да тащи на жертвенный камень, слова не скажу. На подгибающихся ногах осторожно подошел к единственному окну такой уродливой формы, словно делал его сумасшедший.