Ричард Длинные Руки – император

На стене четко и уверенно начертаны некие знаки, нечто такое, как если бы на букву накладывали по цифре, а потом и заштриховывали. Что-то вроде иероглифов или пиктограмм… скорее все-таки пиктограммы.

– Ваше величество?

– Погодите, граф, – попросил я, – ваш король изволит думать, пусть вас это не удивляет… Что, граф? Да за открытие письменности вас можно сразу в принцы!..

Он поклонился с самым невозмутимым видом.

– Ваше величество, я всегда думал, что открывают письменность как-то по-другому… Вы что, в самом деле видите в этом смысл?

– Вижу, – ответил я сдавленным голосом, – хотя и не понимаю. Все в мире имеет смысл, дорогой граф! Даже филигонов Господь зачем-то сделал для нас.

– Для нас?

Я скромно перекрестился.

– Все сделано для нас, даже Вселенная.

– Ох…

– Только мы, – сказал я благочестиво, – и Господь!.. Все остальное… не в счет. А эти письмена… письмена… дайте сосредоточиться…

Голова трещит, письмена уже разбираю и понимаю их смысл, мозги идут штопором от того, что не понимаю: если филигоны животные, то как у них может быть развитая письменность?.. С другой стороны, если посмотреть ширше, то даже у муравьев уже развита в достаточной степени: любые виды умеют оставлять на земле метки, сообщающие, в какой стороне добыча и на каком расстоянии, собаки оставляют метки, вкратце рассказывая о себе самые важные данные, а медведь дерет когтями деревья по периметру своего участка, вставая на дыбы и поднимаясь на цыпочки, чтобы по содранной коре видели, какой он огромный и страшный.

У филигонов те же самые метки, ведь первые пиктограммы тоже всего лишь метки, как и усложненные до создания иероглифов, я вот читаю уже достаточно свободно, спасибо великим предкам герцога Готфрида, они же теперь и мои, все понимаю, но вот просматриваю и уже понимаю, абстрактных записей здесь и вообще быть не может. Не найду и рассуждений о природе Вселенной, как и критики чистого разума Гегеля…

– Все в порядке, – сказал я авторитетно, – нам попали в руки секретные и полусекретные записи врага. Мы, конечно, воспользуемся, а как же иначе? Как только придумаем, как.

Норберт старательно светил мне, я двигался вдоль стены, читая и перечитывая, а за спиной Альбрехт сказал с тревожным вздохом:

– Не прислали бы они еще такие же. Эти… Маркусы!

Я буркнул:

– Не пришлют.

– Ваше величество?

– Уже прислали бы, – ответил я. – Еще давно. Но что-то не дает им чаще, чем раз в пять тысяч лет. Либо дело в пространстве, либо этот Маркус по возвращении… гм… должен отдыхать и восстанавливать силы в течение пяти тысяч лет.

Он посмотрел на меня в изумлении, но подумал, посерьезнел, ответил с уважением:

– Вот что значит государь! Вы прям как в колодец плюете. В смысле, смотрите…

– Навредить бы в этом, – сказал я. – Может быть, другого Маркуса построить и не сумеют. Кто знает, что это за штука такая.

Он спросил быстро:

– Принадлежало древним?

– Кто знает, – ответил я. – Наша задача – суметь выжить сейчас. И победить, конечно. На остальные вопросы ответим потом.

– Без побед нет жизни, – согласился он. – Господь велел плодиться и размножаться, а как это без побед?

– Никак, – подтвердил я. – Так что, если встретите еще кого, бейте первыми и убивайте сразу. Это повышает самооценку и служит высокому делу размножения.

Еще раз пересмотрел значки – письменность филигоны так и не создали, – все просто и дико примитивно, хотя восхитительно понятно и легко. Вот значок, изображающий ужас, смерть, погоня, желание есть, охота на дичь, снова погоня, убийство, пир…

В стене углубление, где поместился бы кролик, но закрыто прозрачным стеклом, если это стекло, а сверху еще и металлической решеткой. В нише нечто выступает из стены, похожее на гриб, у меня в черепе сразу зашевелились некие смутные ассоциации.

Справа донесся стремительно приближающийся стук копыт, выметнулись козлоногие. Боудеррия с криком прыгнула навстречу, опережая всегда готового к драке Тамплиера и послушного Сигизмунда, а я закричал:

– Сэр Тамплиер, – крикнул я, – сбейте эту решетку!

Он зло оглянулся.

– Всего лишь?

– Это же филигоны, – рявкнул я, – не меряйте по своей конюшне!

Он метнул ненавидящий взгляд, но Сигизмунд встал рядом с Боудеррией, им подсвечивает факелом измученный Норберт, Альберт ударил на филигонов сбоку, и он сопел, стонал, матерился, я слышал за спиной сдавленные хрипы, но оглянуться не могу, прикрываю его от ударов.

Наконец, улучив момент, я крикнул:

– Быстро в сторону!

Он едва успел отпрыгнуть, молот с лязгом ударил в едва заметный краешек, решетка согнулась, со второго удара слетела.

Догадавшись, что надо делать, он ударил кулаком в булатной перчатке, но стекло выдержало.

– В сторону, – повторил я.

Не выпуская молот, ударил, стекло рассыпалось. Альбрехт оглянулся.

– Вы хоть знаете, что делаете?

– Нет, – заорал я, – но что это меняет?

И ударил кулаком по широкой головке гриба, успев за секунду до того, как нас сомнет лавина филигонов, а их все больше и больше.