Ричард Длинные Руки — монарх

Когда-то давно, когда устроили вот такой пир и с такими важными лордами, я шел робко и трусливо, как кролик, но старался держаться важно и с достоинством, я же победитель варваров, спас Геннегау от их нашествия, а что сам захватил его для себя, еще никто не знал, я был тогда всего лишь безвестным графом, сыном герцога Готфрида Брабантского, явившимся на его зов.

Сейчас этот шум и гам, эти спесивые рожи и полные важности лица, все это не только привычно, даже буднично, но вижу за этими личинами людей не всегда во всем уверенных, а если уверенных, но обязательно глупых.

Дорожка из красного бархата ведет через зал к помосту у дальней стены, там отдельный стол для моего величества и еще с десяток кресел, где сядут мои ближайшие соратники. Увы, в этот раз не сядут, большинство пока что разбросаны от Сакранта до Великой Улагорнии, где спешно возводится Ричардвиль, а здесь со мной только Норберт, Альбрехт да оба турнедских лорда: Мандершайд и Мансфельд, а остальные военачальники рангом помельче расположились в зале.

Зал залит огнями, я велел не скупиться на свечи, так что горят как люстры по всему залу, так и светильники вдоль стен, а еще и большие свечи на столах, всаженные в массивные подсвечники, каждый произведение искусства.

На столах, как и водится среди пирующих мужчин, на блюдах целиком зажаренные кабаны, олени, косули, гуси, это основа любого пира, присутствует рыба и всякая мелкая птица, но это как бы добавка, а вообще-то мужчины должны грубо жрать жареное мясо, громко хохотать и хвастаться, демонстрируя грубую силу и выживаемость.

Снизу доносятся удалые выкрики, звучат заздравные тосты, поднимаются мощные ароматы жареного мяса, острых специй, мужского пота, а наверху на хорах в одиночестве корпит с лютней в руках ярко и пышно одетый молодой красавец с длинными ухоженными волосами и бледным лицом. Щипнув за струну, прислушивается, делает на бумаге некий значок, мало похожий на ноту, снова дергает и прислушивается, наклонив голову, к этому жужжанию.

Я постоял в проеме двери, наблюдая за ним, а когда он чему-то насторожился, сказал жизнерадостно:

– Ты всегда в работе, Велазарий.

Он вскочил, поклонился.

– Ваше Величество! Такая честь…

Я отмахнулся.

– Брось. Творческие люди выше всех королей и всяких там императоров. Дворец может существовать без короля, но не без придворного поэта! Жизнь – это быстрая еда и долгая работа, а кто не работает, тот ест не только в перерывах. Работай за троих, и трое выпьют за тебя, как вон сейчас в зале…

Он поклонился, не зная, что ответить на грубые королевские шуточки.

– Ваше Величество…

– Ты поработал хорошо, – сказал я. – К стыду своему, я даже не ожидал, что сумеешь написать те бодрые марши! Они получились полными отваги и мужества.

– Ваше Величество, но вы же велели…

– Велел, – согласился я, – но это от безрыбья. Сам не думал, что у тебя получится так хорошо. Видать, и у тебя где-то там глыбоко внутрях есть что-то этакое, чтобы молотом по головам, копьем в живот, ржание коней и крики мертвецов!

Он бледно улыбнулся.

– Просто тема уж очень необычная.

– Вызов?

– Да, – согласился он. – Это был вызов моему беспримерному таланту. Я вызов принял и… победил.

– В самом деле победил, – согласился я. – И хотя для тебя это теперь рутина, но мне нужно еще пару маршей. А самое главное… ты даже не представляешь…

Он насторожился.

– Ваше Величество?

– Мы дадим бой Маркусу, – сообщил я и заметил, как побледнело его лицо. – Потому нужен такой героический марш… или гимн, чтобы у каждого сердце трепетало! Чтоб даже трус бросился в бой, не страшась ужасной смерти.

Он проговорил с трудом:

– Ваше Величество…

– Ну? Не потянешь?

– Умру, – прошептал он, – но все из себя вытяну. Все кишки… Это вызов, так вызов! Только ради этого стоит жить.

Я кивнул, снова спустился вниз. На пиру не обязательно сидеть постоянно во главе стола, рекомендуется иногда подходить к своим соратникам за другими столами, похлопать по плечу и сказать что-нить подбадривающее, это повышает уровень лояльности и даже преданности.

Я, конечно, молодец, так что по праву горжусь своей стойкостью и целибатностью, человек – это то, что выше челюсти, а все, что ниже, это все-таки от Змея, здорово же он, гад, постарался… но вот теперь, устояв и выстояв, чувствую себя в чем-то обокраденным, даже и не знаю, как это сумел сам себя, но ощущение какое-то тоскливое, даже тянет как-то, не то под ложечкой, не то в другом месте…

Придворные красотки, словно ощутили перемену, а то и в самом деле ощутили, муравьи же чувствуют как приближение грозы, так и ее уход, начали откровеннее делать глазки, улыбаться, томно опускать ресницы, ну и богатый же у них набор, кто бы подумал, а это ж еще старое и суровое время чистых нравов и здоровых обычаев…

Я двигался между двух рядов кланяющихся придворных и приседающих женщин, в груди неясная тоска, раньше мечтал, что все женщины будут моими, сейчас вот они в самом деле все мои, но что со мной…

Одна из красоток улыбнулась так, словно уже чувствует мои ладони на ее булочках, я невольно остановился, ненавижу обижать женщин невниманием.