Ричард Длинные Руки – паладин Господа

Мимо меня проплывали стены, лица. Я на миг опомнился внизу в зале, когда пил среди веселых и беспечных, им завтра с караваном через опасный лес, потом через перевал, и неизвестно, пройдут ли они, или же по ним пройдут, потому надо пить и веселиться, пока живы…

Как вырванное из мглы воспоминание, когда увидел, как женщина вошла в свою комнатку, сбросила платок, и полумрак исчез, помещение вспыхнуло теплым золотистым светом. Затаив дыхание, я наблюдал, как она повела плечами, платье соскользнуло на пол, а она, оставшись нагой, принялась расчесывать волосы. Свет от них становился все сильнее, вскоре они целиком исчезли в огне, а она, наклонив голову, все водила невидимым мне гребешком, по волосам проходила новая волна света, и в комнате становилось все светлее и светлее.

Я вжался в угол, свет уже слепил привыкшие к темноте глаза. Волосы слегка потрескивали, я отчетливо видел ее грудь, мягкий живот с выступающими валиками, красивые упругие бедра. Спина не то чтобы тонула в полутьме, от стен шел отраженный свет, но спина казалась темно-багровой, почти черной, как и вздернутые ягодицы, икры и голени.

Вообще она вся выглядела ожившей статуей из золота, на которую падает такой же золотой свет от костра. Я наконец сообразил, что подсматриваю, а это гнусненько, сколько бы нас ни приучали, что хоть подсматривать в замочную скважину неприлично, зато интересно, а значит – можно.

В конце концов потащился обратно, уже понимая, что если сегодня хорошо, то завтра с утра почему-то будет трещать голова. Меня кто-то догнал, сунул в руки кувшин с недопитым вином. Ах да, это ж я угощал всех, такая у меня широкая натура. Нетрудно быть широким, когда золотишко достается на халяву. Только и того, что пройтись по дороге с амулетом в руке…

И все-таки я ухитрился не то промахнуться дверью, не то меня самого с хохотом гуляки подтолкнули к чужой, но я ввалился в комнату, очень похожую на ту, где остался Гендельсон. Гендельсона здесь нет, но не пойдет же он глушить себя вином, как глушу я, значит, это не та комната…

Маленькая хрупкая женщина стояла у окна ко мне спиной. На стук двери испуганно обернулась. Она была мертвецки синяя, от кончиков длинных ушей до пальцев ног, только волосы оставались снежно-белые, похожие на иней, но странным образом эта синюшность в такую душную ночь подействовала как глоток свежего воздуха.

Я остановился, за спиной захлопнулась дверь. Женщина начала открывать рот, не то для пронзительного вопля, не то хотела позвать стражу, неужели путешествует одна, я торопливо вскинул руки.

– Погодите, леди!.. Я всего лишь спьяну промахнулся дверью. А меня не поправили… Я сейчас ухожу.

Она остановилась, уже набрав воздуха под самую завязку, крик был бы еще тот, выглядит в такой позе набратости воздуха жутко эротично, но для меня сейчас все так выглядит, уже опыт есть, сейчас я как раз самый что ни на есть свободный человек и могу трахать все, что движется, без позорящих свободного человека религиозных или расовых ограничений, различий, пола, возраста, оседлости, имущественного ценза или принадлежности к иному биологическому виду или даже классу.

Я примирительно улыбнулся, сделал шаг назад. Ее тело заметно расслабилось, она даже выдавила улыбку. Глаза ее были огромные, зеленые, не просто приподнятые к вискам, а с наклоном почти под сорок пять градусов, длинный тонкий нос переходит в верхнюю губу, хотя по краям оставались отверстия с аккуратно закрытыми кожистыми клапанами.

– У вас неприятности, – произнесла она с сочувствием. – Вам очень плохо… но верьте, все невзгоды пройдут…

Я сказал с кривой улыбкой:

– Нет невзгод, а есть одна беда: ее любви лишиться навсегда… Еще раз простите за вторжение.

Она сделала шаг от окна в мою сторону, шаг доверия, ибо я нависал над нею почти на голову. Меня раскачивало, я пьяными глазами косился на ее высокую грудь, единственную на всем теле покрытую тонкими шелковыми волосами. Тоже синими. Вся кожа везде, где открыто взору, гладкая, как синий алебастр, но грудь – исключение, которое я не знал, как истолковать. Странно, чувствовал быстро нарастающее возбуждение. Все эти голые сиськи, крупные и горячие, мягкие и тугие, – не то чтобы осточертели, но как-то приелись, что ли, стали привычными, а вот эти… да еще наверняка такие холодненькие…

Она протянула руку, я ощутил холодное, как у лягушки, прикосновение, чуть не застонал от удовольствия.

– Черт, какая прелесть!.. Простите еще раз. Вы… удивительны!

– А вы… вы печальны…

– Если бы только печален!

Чтобы не брякнуть лишнее и тем более не сделать, я отступил, задом толкнул дверь и вывалился в коридор. В голове шумело, перед глазами мелькали всякие гадкие сценки. Пришла мысль, что если бы я того, действовал, то можно бы оттянуться с нею на пару, она ж такая непугливая, сразу поняла, что мне хреново. Я еще Шекспира вовремя ввернул, самого чуть слеза не прошибла, а уж она бы вовсе утешала меня всю ночь…