– Не надо лозунгов. Вы поняли, о чем я спрашиваю. И не надо увиливать, Гендельсон. Я уже вижу, что вы за воин.
Я нарочито опустил «сэр», это было оскорблением, мне надоело играть в эту нелепую игру простолюдина перед вельможей. Он повертелся на ложе, оно поскрипывало под его все еще грузным телом.
Я услышал глухое бормотание.
– У меня были причины.
– Какие? – спросил я. – Давайте честно, сейчас темно, можно не прятать глазки. Вы не воин, вы хороши были... вероятно хороши, в... ну, подвозке провианта к войскам. Возможно, нет, не знаю. Но вы не умеете держать в руках меч! Вы сидите на коне, как беременная деревенская баба!.. Вы абсолютно не умеете драться!..
После долгого молчания, я уже думал, что не ответит, донесся какой-то изломанный, сдавленный голос:
– Вы не поверите, но мне это было нужно.
– Зачем? – спросил я. – Зачем?.. Чтобы нацепить еще и перья героя?.. Так у вас и так все есть: богатство, земли, высокий титул...
Он снова долго молчал, когда заговорил, голос был странный, совсем не похожий на голос прежнего Гендельсона. В нем звучали тоска, боль, предчувствие близкой беды, большой беды.
– Я не говорил, что у меня там осталась жена?
– Да, что-то промелькнуло, – ответил я. – Хотя это смехотворный довод, чтобы отказаться разделить ложе с блистательной леди... как ее, вдовой барона Нэша.
В темноте заскрипели доски, послышался глухой стук, словно он уронил на пол руку.
– Вы считаете его смехотворным? Для всех?
– Да, – ответил я, – конечно... Для...
Я оборвал себя на полуслове. Сам я отказался разделить ложе с прекрасной и юной леди... как ее, черт, вечно забываю имена, в том же замке. Причина та же – женщина... Правда у меня не просто жена, для моего века это все религиозно-ритуальная хрень, у меня гораздо выше – Любимая. Единственная. Самая Прекрасная и Чистая.
Он выждал, но я молчал, и тогда он заговорил сам:
– У меня прекрасная жена. Мы поженились давно. Это был брак, предопределенный нашими родителями, но он оказался на диво удачным и... прочным. Мы не поженились, а нас поженили... потому я несколько недель не входил в нашу общую спальню. Отец дознался, разгневался, грозил страшными карами, обещал лишить наследства и, что хуже, титула. Мать каждый день плакала... И тогда я, готовый потерять и наследование, и титул, и вообще все-все, но не поступиться... внял слезам матери. Я вошел в наше спальню и утром вышел из нее, к радости родителей.
Я сказал с интересом:
– Поздравляю. Вы держались долго, это говорит о вашей чести и... честно говоря, не ожидал такого благородства!
В темноте хмыкнуло, он сказал тем же голосом:
– Но никто из них не знал, что между мной и моей женой лежал обнаженный меч!
После паузы я сказал ошарашено:
– Ого!.. Не ожидал, простите.
– Так мы спали, – сказал голос в темноте, – больше месяца... За это время мы сдружились, подолгу вели беседы. Так, обо всем. У моей жены оказался острый живой ум. С нею было интересно общаться. Это не привычные придворные дуры, что умеют только строить глазки и показывать обнаженные плечики. Мне нравилось пересказывать все, что я вычитал в старых книгах, что узнал от наставников, от странствующих мудрецов, пророков, лекарей... Она слушала с жадностью, требовала еще и еще. Постепенно и днем мы стали вместе посещать сад, ездить в деревни на сбор подати. Даже охотились и помогали знахарям собирать лечебные травы... Родители ликовали, видя, что мы не расстаемся даже днем. Радовались, что она ходит за мною, как любопытный щенок, а я не свожу глаз с нее, куда бы она ни пошла... Меч в постели мешал нам все больше и больше. Я не решался его убрать, ибо ее дружбой гордился и ценил ее выше постели, но однажды, даже не знаю, как это случилось, только и помню, что была душная грозовая ночь, моя рука как бы сама по себе потянулась к рукояти меча...
Он умолк. Я подождал, спросил нетерпеливо:
– И что дальше?
Он вздохнул, возвращаясь из своей роскошнейшей спальни в эту вонючую и тесную каморку.
– Мои-пальцы наткнулись на ее руку! Она как раз коснулась рукояти... мы замерли, биение наших сердец слышно было по всему замку, в лесу проснулись птицы... Потом мы вместе столкнули эту железку на пол.
Я покрутил головой, но в темноте это не видно, сказал с завистью:
– Романтично... Я даже не знал, что могут быть такие красивые истории. Везде только кровь, грязь, ругань...
Он сказал твердо:
– Ей было пятнадцать, когда ее отдали замуж. Теперь ей двадцать пять. Это значит, что мы прожили десять лет... и за все десять лет я не сказал ей грубого слова, не упрекнул, никогда ничем не обидел... Да что там обидел! Я лучше себе руку отрублю, хотя ужасно боюсь любой боли, чем посмею обидеть ее хоть самой малостью!
Мы снова долго молчали, наконец я опомнился от очарования такой дивной историей, сказал практично:
– Но... зачем? Зачем сейчас? Как я понял, она больше ценила ваши познания в древней истории, чем воинские подвиги? Это понятно, героев в замке много, а умных... или хотя бы знающих... Словом, даже успешный рейд в Кернель не доставил бы славы и любви больше!