Ричард Длинные Руки — сеньор

Я вжался в стену, горгона глухо рычала и пыталась дотянуться, но все четыре лапы оставались вросшими в металлический постамент. Я сдвинулся по стене, привыкшие к темноте глаза рассмотрели, что горгона все еще на металлическом постаменте. Стараясь даже не дышать, я продвинулся еще на пару шагов. Горгона осталась на месте, злобно тянула в мою сторону голову. Ноги мои уже не дрожали, тряслись так, что стучали кости, челюсть прыгала, в голове метались злые и отчаянные мысли, что за дурацкие шуточки у прежних хозяев, что за тупое чувство юмора, так же усраться можно, вот уж богатство и могущество никак не обязательно идут рука об руку с развитием интеллекта…

А может, подумал злобно, интеллект у них был в порядке, а вот чувство вкуса… Того и гляди невидимая рука силового поля швырнет торт в морду или подбросит банановую кожуру. А потом еще и запустит подсказывающий гогот за сценой, что за дебилы, мать вашу…

Я спустился вниз, на первый этаж. Из полумрака медленно выступала статуя. На широком постаменте высотой в половину моего роста застыла конная статуя в натуральную величину. Вообще-то я видел ее днем, но не обращал внимание, насмотрелся на многочисленные памятники конкистадорам, кондотьерам и прочим юриям долгоруким, но сейчас в ночной тишине, когда только со двора иногда доносится сиплый вой, она чем-то привлекла устрашенное внимание. На крупном боевом коне сидит широкий в плечах рыцарь в шлеме с опущенным забралом. От левого плеча и до конского брюха опускается треугольный щит, защищая с этой стороны, в правой руке всадник в предостерегающем жесте вскинул боевой топор с хищно загнутым лезвием.

Я не мог оторвать взор, ноги мои превратились в деревянные колоды, а потом разом ослабели. Я ощутил, что еще чуть – и упаду. Этот всадник встречался мне в Галли, нет, в Алемандрии… Или в городах Скарляндов, не помню точно. Щит хорошо знаком, вот тот черный орел, что показался мне тогда гербом Чехии. Вот вмятина от моего молота, как раз между крылом и головой! Я хорошо запомнил тот удар…

Лунный свет озарил округлый шлем, заиграл на широких плечах, спине. Ярко заблестел широкий конский круп. Вся конная статуя выкована из меди, старой доброй меди, кое-где изъедена временем, это заметно, хотя явно в сплав для прочности добавлены редкоземельные элементы.

– Что за ночка, – пробормотал я. – Спит Зигфрид, спит Сиг… Или я такой умный? Только умный может вляпаться в такое, что дураку и не снилось. Нет, на фиг…

На дрожащих ногах потихоньку и полегоньку убрался из зала подальше, шел по каким-то коридорам, пальцы стиснулись на рукояти меча так, что превратились в белые кости.

Мимо проплыла дверь, а потом еще одна. Почудилось, что за одной – слабый свет, я подкрался на цыпочках, заглянул в щель. Спиной ко мне на коленях стояла девушка перед распятием на стене, что-то шептала, крестилась, клала земные поклоны.

Я перевел дыхание, сразу ушел страх. Девушка в испуге повернулась в мою сторону, прислушалась. Я застыл, меня не видно, я в темном коридоре, а сам залюбовался, просто молча залюбовался ее чистой девственной красотой. Золотые волосы заплетены в косу, длинную золотую косу, что перекинута на грудь и опускается ниже пояса. Одета в длинное платье сарафанного типа, что значит тонкие лямки и низкий вырез, но под сарафаном на ней кофточка из белой чистой ткани, рукава закатаны до локтей. Платье опускается до пола, я успел увидеть выступающие босые пальцы.

Она в испуге всматривалась в темноту, я не шевелился, она могла видеть только смутные очертания. Волосы не просто золотые, а чистейшего радостного цвета.

Всего одна свеча горит на подоконнике в широком медном подсвечнике. Круг света неширок, я видел только глиняные кувшины, глиняные кружки, пару деревянных ложек, большой медный черпак с длинной деревянной ручкой, медный чайник… Еще видна груда краснобоких яблок в плетеной корзине, множество бересты и сухих щепок для растопки.

Она вздохнула с облегчением, никого не обнаружив, нагнулась, взявшись руками за край подола, потянула вверх, задирая платье, на мгновение скрыла голову, высвободилась, аккуратно повесила на спинку кровати. Замерев, я смотрел на ее тело. Не то что не успел отвернуться, хотя мысль такая была, слишком уж чиста и невинна, это наши герлы довольны, когда за ними подсматривают, а эти сгорят со стыда… теперь я уже не мог оторвать взора.

У нее шесть грудей. Три пары: первая, на привычном месте, две крупные такие дыньки, с широкими розовыми сосками, еще две ниже, помельче, соски коричневые, а кончики острые, а последняя пара размером с яблоки, соски темные, почти черные, а кончики торчат, как ниппели. Девушка расплела косу, комната озарилась чистым ровным светом, бережно задула свечу. Теперь свет шел от косы, нежный, ласковый, теплый.

Она вздохнула, я слышал, как ее хорошенький ротик произнес начальные слова молитвы, потом раздался легкий зевок, тонкая нежная рука натянула одеяло повыше, до подбородка, веки опустились, и почти сразу я услышал тихое спокойное дыхание спящего ребенка.