Ричард Длинные Руки — сеньор

Сигизмунд обнажил меч и бросился первым. Гунтер и Ульман тоже обнажили мечи, но посматривали на меня нерешительно. Я крикнул в бешенстве:

– Убивайте всех!

Молот остался на поясе, но меч в моей руке ожил, рассекая плоть, как пустые картонки из-под обуви. Кровь брызгала веером, конь хватал пастью за плечи, слышался хруст, несчастные падали от болевого шока, ибо в конской глотке исчезали оторванные куски кожи и мяса, словно сочная молодая трава.

– Давай, конячка, – процедил я сквозь зубы. – Натренирован ты… или создан… пусть даже выкован, мне по фигу! Ты мне нравишься.

Сбоку лязг, Гунтер и К°, потеснив ошалелых противников, наконец повергли и стоптали, бросились к домам. Из одного как раз слышались отчаянные крики, женский плач. Двое гогочущих молодцов, еще не зная о нас, выволакивали вторую молодую женщину. Платье сорвали до пояса, она с плачем закрывала грудь руками, один намотал косу на кулак и тащил жертву, пятясь, второй подгонял ее пинками.

Я не успел повернуть коня, как Гунтер оказался рядом, его меч взлетел с такой скоростью, что я мог бы позавидовать. Блеснуло, короткий звон стальной полосы о кольчугу, треск рассекаемой плоти, плечо с уцепившейся за руку косой отвалилось от тела. Второй вытаращил глаза, заорал, начал торопливо вытаскивать меч, запутался, один из наших стражников подъехал сбоку и вонзил ему острие меча в шею.

Женщина с плачем бросилась к Гунтеру. Он наклонился с коня и что-то успокаивающе говорил ей, гладил по голове. Она со слезами целовала его стремя, его сапог.

Я отвлекся на поединок между Ульманом и двумя крепкими ребятами в добротных пластинчатых доспехах, легких и удобных, даже более удобных, как мне кажется, чем рыцарские доспехи, и в этот момент кто-то налетел сбоку, я ощутил острейшую боль в левой руке чуть выше бицепса. Заорав от боли и неожиданности, я развернулся, увидел перекошенное лицо с выпученными глазами, человек заносил для второго удара короткое копье, похожее на казацкую пику.

– Ах ты ж гад…

Острие моего меча достало его в переносицу. Он завалился навзничь, копье выпало из рук. Я сцепил зубы, мужчинам почему-то полагается переносить боль с каменным лицом, то-то штатовские коммандос воют и ревут при каждой царапине. Промелькнул с поднятым мечом Гунтер, я перехватил оценивающий взгляд на мою залитую кровью руку, тут же глаза его стали почти равнодушными, мол, не околеет, и с рычанием рубил, крушил, сбивал с ног и втыкал острие меча в горло.

Сбоку от меня звон, грохот. Рыцарь, который велел меня повесить, рухнул с коня, сбитый Сигизмундом. Возможно, он просто растерялся или засмотрелся, как молниеносно уничтожили всю его банду, во всяком случае на земле перевернулся дважды, подхватился уже с мечом в руке. Сигизмунд вместо того, чтобы рубануть его сверху, рыцарское благородство, тоже спрыгнул с коня, начал приближаться с мечом в руке. В другую руку взял было кинжал, но у противника кинжала не оказалось, и он сунул свой в ножны.

Я перехватил вопросительный взгляд второго стражника, наклонил голову. Тот подъехал сзади и с силой ударил кулаком в толстой кожаной рукавице по шлему. Рыцарь пошатнулся, выронил меч и рухнул на колени. Стражник мигом соскочил на землю, в руках уже веревка, пинком повалил лицом вниз, завернул руки за спину и быстро скрутил, жестоко и умело, что говорило о большой практике.

Едва не подвывая от резкой обжигающей боли, я сцепил зубы и наложил ладонь на рану. Между пальцами сразу же потекла кровь, но боль стихла. Я наслаждался таким счастьем, это же рай – когда нет боли, что мы за скоты – не ценим такое состояние наших тел, сбоку послышалось удивленное восклицание Сигизмунда. Между пальцами у меня уже не кровь, даже не густеющая кашица, а сухие струпья, корочки, похожие на перелинявшие коконы бабочки.

Отнял руку, теперь уже вскрикнули не только Сигизмунд, но и Гунтер с Ульманом. На месте кровавой раны разлегся безобразный багровый шрам, пульсирующий, вздутый, с узловатыми краями, но всего лишь шрам.

– Как? – прошептал Гунтер. – Как? Ваша милость, вы же паладин!

– А я справедливый паладин, – ответил я. Поднял руку, подвигал, в плечо еще отдает при резких движениях, но терпеть можно. – Я даже к себе справедливый, ибо свою жизню тоже ценить надо. Я что, не человек?

– Человек! – заверили все в один голос, а скрутивший рыцаря стражник добавил уважительно: – Еще какой!

– Ну вот, так что имею право полечить и себя.

Сигизмунд смотрел с великим изумлением, но молчал. Взятый в плен рыцарь уже пришел в себя, с трудом поднялся, шатаясь, связанные руки мешали, оттягивая плечи назад. Глаза с гневом и ненавистью уставились на меня.

– Что за дьявол? Откуда вы?

Я указал на огромное дерево посреди деревни, ветви раскинулись широко, густая широкая тень, пара бревен внизу, здесь летними вечерами любят посидеть старые и молодые, поперемывать кости, попеть, посплетничать.

– Повесить!

Короткое слово упало, как топор палача. Рыцарь даже не понял, не поверил, Гунтер и Ульман тоже замешкались, а жители деревни были заняты тушением пожара. Сигизмунд один осмелился переспросить:

– Повесить? Его?