Риф

Утром секретарь в деканате передал Ли конверт, внутри была записка – просьба зайти в девятый корпус, в «Т9». Ли знала, что это: Т9 означало title nine, нечто вроде комитета по этике, занимаются рассмотрением студенческих жалоб – травля, домогательства и прочее.

В кабинете ее ждали двое – мужчина и женщина. Мужчина представился: «Майкл Брум», затем представил женщину, но Ли была так напугана, что имя тут же вылетело у нее из головы, – кажется, Хелен. Фамилия на Д. Огромный и тучный, Брум едва помещался в кресле, его жирные бока выпирали и как бы наплывали на подлокотники. Лицо мясистое и гладкое, блик от окна на лысине, но главное – эти ужасные усы щеткой. Похож на порнопродюсера.

– Расскажите о своей работе с профессором Гариным, – сказал Брум, постукивая пальцами по столу.

Ли начала рассказывать о своих исследованиях, но Брум перебил ее:

– Нет, я имел в виду, скажем так, именно его человеческие качества. Как он относится к вам? Какие у него отношения со студентами вообще?

Вопросы Брума привели ее в ярость – она с трудом сдержалась и просто спросила:

– Меня в чем-то обвиняют?

Брум и женщина тревожно переглянулись. Он перестал стучать пальцами по столу, подался вперед и сложил руки в замок. Ли боялась смотреть в глаза, поэтому разглядывала его пальцы и ногти – ухоженные и аккуратно подстриженные.

– Видите ли, в чем дело, – сказал Брум, – миссис Донован, – он кивнул на женщину, – главный советник нашего кампуса, она занимается жалобами студентов, и до нее дошли слухи о… как бы это сказать…

– Мисс Смит, – перебила его миссис Донован, – профессор Гарин когда-нибудь проявлял агрессию по отношению к своим студентам? Или, может быть, поощрял агрессию студентов по отношению друг к другу? Заставлял делать что-то против их воли?

– Хелен, – Брум пытался одернуть ее, но она смотрела прямо на Ли. Голос у нее был жесткий, говорила так, словно забивала гвозди. Ли боялась поднять взгляд, лишь краем глаза видела двойную нитку жемчуга у нее на шее.

– Мисс Смит, – снова заговорил Брум, его голос, напротив, был мягкий и успокаивающий. Ли нашла в себе силы посмотреть ему в глаза. – Поймите нас правильно, мы хотим разобраться. Мы никого не обвиняем. Не могли бы вы рассказать нам о том, как обычно проходят занятия в группе профессора Гарина? Что такое? Вам плохо? Может, воды? Хелен, подай воды, пожалуйста.

* * *

Это странно, но даже тогда, несмотря на серьезные обвинения и вызовы в девятый корпус, все они – Ли, Питер и Джоан – были уверены, что ничего страшного не происходит; они все еще верили Гарину и всеми силами выгораживали его перед полицией и попечительским советом – валили все на Адама. Но уже в октябре – как будто одного расследования было мало – плохие новости посыпались градом: еще несколько студентов дали показания – все эти годы они молчали «из страха», теперь же, когда стало ясно, что Гарин перешел черту и за него всерьез взялись, сразу шесть человек анонимно написали на него жалобы; и хотя Питер продолжал кричать, что все это заговор и лживые козни завистников, очень скоро даже он понял, что дело приняло слишком серьезный оборот; а потом – словно контрольный выстрел – Американская ассоциация антропологов подняла вопрос об исключении Гарина из своих рядов и лишении его всех регалий – теперь в нагрузку к злоупотреблению положением, угрозам и психологическому насилию над студентами ему вменяли кое-что пострашнее: в СМИ появилась информация о расследовании гибели нескольких десятков туземцев кахахаси на рифовом острове в Микронезии. Слово «геноцид» было преувеличением, но журналисты ухватились за сенсацию, и уже через пару дней все желтые газеты – от Западного побережья до Восточного – пестрели фотографиями Гарина и заголовками в стиле «УЧЕНОГО ОБВИНЯЮТ В ГЕНОЦИДЕ ЦЕЛОГО НАРОДА».

О том времени Ли помнила только одно – ее тошнило. Спазмы в желудке и пищеводе причиняли боль, но рвоты не было; даже когда она пыталась вызвать рвоту двумя пальцами, ничего не выходило – тошнота мучила ее часами, в ушах звенело, в животе как-то тоскливо булькало, и ей казалось, что все ее тело – от пяток до головы – наполнено кислым желудочным соком. От этой мысли ее тошнило еще сильнее. Она перестала есть, даже бананы, от запаха еды – любой – ей становилось физически плохо, она постоянно ощущала обратную перистальтику пищевода, но рвоты не было. Язык был покрыт какой-то горько-кислой пленкой, и Ли казалось, что даже ее пот и дыхание отдают желчью. Она два раза в день – а иногда и чаще – принимала душ и носила с собой пузырек «Листерина», полоскала им рот каждый час, но отвратительный кислый налет очень быстро вновь возникал на языке, зубах и нёбе.