Рифмовщик

— Да, конечно, формально — семья, но откровенно говоря, он считал себя одиноким, — продолжила старушка. — Мы, бывало, часами разговаривали с ним. Много о себе он рассказывал. Сетовал на судьбу, а один случай в самом начале войны его беспокоил всю жизнь, как рок какой-то. К старости это его совсем замучило. Я уж ему говорю: «Мало ли ошибок бывает, страшных ошибок, но надо жить — нельзя себя поедом есть». А он никак не успокаивался — считал, что наказание ему за ту ошибку должно быть страшное.

— Вы имеете в виду расстрел предателя? — спросила Юста.

— Да, но он не считал того юношу предателем. А… как бы это сказать… трусом, что ли, но не вредным, а случайным. Все мы боимся чего-нибудь, но умеем преодолевать это, а тот юноша нуждался в помощи, но ее не получил. Вот генерал и корил себя за это.

Старушка замолчала. Окошко выдачи открылось, и хмурая личность, оглядев их и не увидев желания общаться, исчезла.

— Скажите, а тот случай на войне мог повлиять на генерала так, чтобы довести его до самоубийства? — спросила Юста.

Старушка встрепенулась, освобождаясь от воспоминаний, и, неспешно подбирая нужные слова, ответила:

— Если бы вы спросили меня раньше, до его смерти, то я бы ответила абсолютно твердо: не мог он так поступить. А теперь, — санитарка сделала небольшую паузу, — а теперь я не уверена в этом. Хотя кто сейчас может быть в чём-то уверен? Всё так быстро меняется. Историю, прошлое и то меняют то так, то эдак. Как-то мы говорили с ним о победителях и побежденных. Я рассказала ему свой случай, когда мы спросили местную жительницу, освобожденную от наших врагов, когда им было лучше: при нас или в оккупации? Знаете, что она ответила на своем, родственном нашему, языке? «Всё едино». Мы прекрасно ее поняли, то есть ей и всем им и при врагах, и при нас одинаково было. Мы-то думали, что мы освободители, а нам в ответ: «Всё едино».

— А что на это ответил генерал? — спросила Юста.

— Он мудро ответил. Сказал, что всякие люди бывают. Одни приспосабливаются, другие борются. Одни становятся предателями, другие — героями. И еще он сказал: так бывает, что политики могут местами поменять героев и предателей.

— Да, — согласилась Юста, — со временем мифы то исчезают, то возникают снова. А главное, что плохо — это когда профессиональные историки тоже нередко занимаются мифотворче ством.

Санитарка в знак согласия кивнула головой и добавила:

— Нас, ветеранов, не надо обижать — тогда всё будет хорошо. Вот и генерал свои записки, наверное, этому посвятил. В семье, думаю, у него отклика не было, и решил он довести свои мысли до чужого человека.

Разговор прервался. Юста почувствовала некоторое неудобство перед этой старой женщиной, воевавшей, хлебнувшей горя сполна и, наверное, до сих пор не устроенной в жизни, в быту. Она перевела разговор на другую тему и спросила:

— Скажите: внук часто посещал деда, и какие у них были отношения?

— Ньюка, — произнесла старушка. — Ньюка нечасто здесь появлялся. Молодежь — что ей здесь делать? Здесь скучно. Тяжелые больные. Помещения строгие, чистота, тишина. Ничего для молодого человека интересного нет. — Старушка грустно вздохнула. — Вот если бы он, Ньюка, выбрал профессию, связанную с медициной, тогда… А так непривлекательные мы.

— Но дед его очень любил, — заметила Юста.

— Да, любил, — ответила старушка, — и расстраивался поэтому. Наверное, что-то чувствовал, видел, что внучок не в ту сторону развивается.

— Что значит «не в ту сторону»? — спросила Юста.

— Мне трудно ответить на этот вопрос. Вы понимаете, что оценку Ньюке я могу дать только со слов деда. А он, когда говорил о нём, был немногословен. Так — редкие, отдельные фразы. Мы в основном, когда касались Ньюки, сразу переходили к обсуждению молодежи, к современному поколению, которое, как говорил генерал, не имеет прививки от войны.

— Прививки от войны? — удивилась Юста.

— Да, он так говорил, — ответила санитарка.

Юста на минуту задумалась и повторила слова генерала:

— «Не имеет прививки от войны». Интересное высказывание, означающее, что мы и современная молодежь забыли все ужасы того страшного времени или просто не хотим его помнить.

— Наверное, он это и имел в виду, — согласилась санитарка.

— Скажите: а Пуэла, которую подозревают в… — Юста попыталась смягчить обвинение в адрес этой женщины и продолжила: — Подозревают виновной в этой трагедии? Она, по вашему мнению, могла это совершить?

Старушка отрицательно покачала головой.

— Нет, не могла. Да и зачем ей это? Зачем?

Они разговаривали в каморке, пожалуй, уже более получаса. Юста поняла, что больше ничего нового она не узнает, и завершила беседу:

— Спасибо вам за этот разговор. Спасибо. Мне надо идти, извините, — и она, попрощавшись со старушкой, вышла в коридор.

* * *